Это тоже хорошо.
Тело купается в благодатной перине. Перья для этого чуда света добыл лично Вечный Странник, ощипав стаю тучек небесных, идущих от Края Праведников. Там, в Краю, все растет, не требуя дождя, и тучки переваривают дождик в жирных брюшках, отчего перо становится мягким и шелковистым.
Лучше и быть не может.
Сбоку хлопочет душенька Цетинка. Когда девица наклоняется над предметом своей опеки, лицо ее дышит материнской заботой. Мускулюс никогда не видел лица родной матери, и это чудесно. Можно наделять родительскими чертами любое приглянувшееся лицо. Например, личико Цетинки. Хромуша зарумянилась, на лбу — бисеринки пота. В глазках ангелы играют концерты для арфы с оркестром.
«Славно было бы жениться, — всплывает со дна счастья вялая мысль. — Не век же холостяковать, как учитель Просперо! Хромая? — ну и что! Зато, вон какая милая…»
Мысль всплывает и тонет, оставив за собой привкус медового пряника с тмином.
Хочется есть, но лень.
Рядом сидит мастер Леонард. Еще неделю назад даже в страшном сне не привиделась бы сия акварель в пастельных тонах. Грубиян и самодур, кожевник Швеллер бдит у постели слабого здоровьем гостя, и под бровями мастера текут голубые роднички. Здоровенные лапы чинно сложены на коленях. В дверь суется Фержерита, оправляя свежий чепец: поинтересоваться самочувствием «любимого благодетеля». Леонард Швеллер жестом отправляет сноху восвояси. Любимого благодетеля нельзя беспокоить. Любимый благодетель отдыхает, слушая неторопливый рассказ хозяина о случившемся.
Позже событие назовут «Триумфом Гвардии Кожемяк».
Дело вышло так. Когда Мускулюс, хмельной от куража, справлялся в Филькином бору с семейством Борнеусов, в доме Швеллера это поняли сразу. Первыми пострадали гвардейцы: после изрядного срока воздержания, вызванного «ледяным домом», вернувшиеся силы оказались столь могучи, что один капрал на время лишился чувств. Второй ринулся, было, в покои лилльчанок, громогласно призывая гвардейца Тьядена принять участие, но случилось чудо. Даже без «наведенной присяги» долг и честь успешно восстали против. Долг держал, честь не пускала. Внутренняя борьба привела к истечению крови из обеих ноздрей капрала, Тьяден же отделался глазным кровоизлиянием, став похож на бычка-трехлетку. Тем не менее, удалось остановиться на пороге краха. Пятясь, фыркая и бранясь черными словами, оба спустились во двор, прихватив с собой опомнившегося собрата по оружию, где и бросились рубить дрова, таскать воду из колодца и предаваться иным упражнениям до полного телесного изнеможения.
Натасканная водица шла на обливания.
Вскоре мастер Леонард поинтересовался причинами столь удивительных действий. После краткой беседы стало ясно: с досточтимым колдуном стряслась беда. Большая беда, приведшая либо к временному помрачению рассудка, либо, упаси Овал Небес, к смертельному исходу. Иначе опытный малефик ни за что не оставил бы свою маленькую армию без защиты.
«Живому или мертвому, мы сохраним ему верность! — поклялись три гвардейца, Леонард Швеллер же только кивнул. — Дело будет доведено до конца!»
Какой ценой далась гвардии дальнейшая охрана вверенных барышень, не смог бы описать и знаменитый бард-изгнанник Томас Биннори. Начал бы балладу или гимн, да и бросил бы на второй строфе. Перед этим меркнут подвиги аскетов Ясной Пустыни и деяния Ухтырских старцев-оптиматов. В придачу, почуяв грозу, девицы правдами и неправдами выведали у слишком молодого и потому разговорчивого Тьядена причину трудностей. О сложная девичья душа! Проникнувшись сочувствием, они исхитрились направить природную стервозность в нужное русло. «Дяденька Андреа, — как называли колдуна барышни, — был с нами добр и терпелив, мы глубоко скорбим, ежели что, а посему войди кто к нам без спросу, глаза выцарапаем, уши оборвем и укусим, укусим, укусим!» Гюрзель, Химейра и Эмпуза оказались столь убедительны, что гвардейцам полегчало.
А тут еще, на беду или к счастью, возник новый фактор отвлечения.
Возвращаясь из центра Ятрицы в расположение эскадрона, стоявшего ниже по реке, три корнета, шесть плац-поручиков, дюжина зауряд-офицеров и около десятка иных кавалеристов, находясь в изрядном подпитии, учуяли соответствующие эманации. Если у штатских лиц в данной ситуации срывало стропила, то что говорить о лицах военных? Короче, после недолгих дебатов двинулись. И были остановлены на подходах к цели двумя капралами из столичной гвардии, которую пращники испокон веку полагали убежищем маменькиных сынков и зазнаек.
Слово за слово, в ход пошли оскорбления, а там и оружие.
Лупильные шесты капралов, пользуясь узостью плацдарма, некоторое время сдерживали наглецов. Пращи оказались в наличии лишь у трех вышеупомянутых корнетов. Юные сорвиголовы взялись, было, крыть гвардию навесным огнем и почти преуспели, когда на крыше дома объявился метатель Тьяден. Для перепелиных яиц расстояние оказалось слишком большим, да и яиц в корзине оставалось минут на пять боя, — но судьба улыбнулась юноше. Рядом с домом росли две райские яблоньки с плодами безвкусными, годными на варенье для свиней и окаменелыми от горечи. Соорудив из пояса самодельную пращу, Тьяден героически держался один против трех, используя преимущества высоты.
Увы, шест одного из капралов вскоре треснул пополам.
Кавалерия перешла в наступление по всему периметру, и быть беде, когда б не ополчение.
Явление мастера Леонарда с колом вызвало у пращников сперва хохот, а вскоре — смятение. На подмогу отцу прибежал разъяренный Шишмарь: вооружен жердью, он бился бок о бок с бродяжкой Яношем, ухватившим совковую лопату. К этому времени Тьяден уложил самого настырного пращника. Силы, тем не менее, оставались неравными. Защитников дома теснили, запас яблок на ветвях подходил к концу, и Тьяден подумывал спуститься вниз, кинувшись врукопашную, когда фортуна сунула захватчикам кукиш.
Дальнейшую историю Мускулюс знал в подробностях.
Утопая в бессловесных благодарностях, он робко потянулся вдоль дозорной паутинки. Сперва колдуна изумила толщина и плотность нити — тянуться оказалось легче легкого. Но предел удивлению еще не был положен. Вздрагивая от недоверия, ибо удача обычно брезговала малефиком, он обнаружил твердыню «ледяного дома» вокруг каждого из трех гвардейцев. Дужки замок-наговоров выглядели литыми, блестящими, словно их никогда не касалась ржавчина. Обоняние усталой гвардии закупоривал пористый кляп, спасая от ароматов Красильной слободы, но пропуская изрядный букет обычных запахов. Кажется, доминировала лаванда — напрочь отсутствуя в слободе и доме, лаванда согласно «Канону о фимиамах» способствовала воздержанию и покою чувств.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});