знаете историю Ксении? Из какого приюта её взяли?
– Из Николаевского, что на Большой Проломной в здании бывшего городского магистрата, рядом с церковью Николы Магистратского. Это всё, что мне известно. В нашей семье эта тема была под запретом. Муж заставил меня поклясться, что я никогда не расскажу Ксении о том, что она ему не родная дочь.
– Туда я сейчас и отправлюсь. Спасибо за завтрак.
– И всё-таки, Клим Пантелеевич, мне кажется, что вчера вы вели себя несколько легкомысленно, а убийца ходит рядом.
– Возможно.
– Возьмите мой выезд.
– Благодарю.
Ардашев уже дошёл до двери, потом вдруг повернулся и сказал:
– Насколько я помню, вы собирались к модистке. Было бы безопаснее, если бы я сопроводил вас к ней.
– После того как я удостоверилась в тексте завещания, у меня пропало всякое желание облачать себя в траурный наряд. Хватит чёрной шляпки и вуали. Теперь меня заботят не похороны, а устройство своей личной жизни.
Ардашев слегка склонил голову и вышел.
II
С Большой Казанской улицы кучер свернул на Левую Театральную, проехал Николаевскую площадь, потом миновал Университетскую и уже оттуда коляска попала на Большую Проломную. Ардашеву было неведомо, что своё название улица получила из-за того, что раньше здесь проходила стена, в которой был сделан пролом при штурме Казани Иваном Грозным в 1552 году. Сейчас Большая Проломная, шедшая параллельно Воскресенской, представляла собой главную торговую артерию города.
Коляска остановилась у здания сиротского дома. Привратник пропустил Ардашева беспрепятственно, но попросил подождать, пока придёт дежурная сестра милосердия.
– Что вам угодно, сударь? – осведомилась уже немолодая женщина.
– Скажите, есть ли среди служащих приюта те, кто смотрел за детьми ещё двадцать два года назад?
– Нет, я вот уже двадцать лет здесь. Старше меня была только нянечка Халида Закирова из люлечного отделения, но её разбил паралич. Лежачая она. За ней дочь ухаживает. А больше я никого не знаю.
– Вы дадите мне её адрес?
– А зачем он вам?
– Двадцать два года назад сюда подбросили одну девочку… Родители скрывали от неё, что она была удочерена. Её мать скончалась, а вот отца недавно отравили, но перед самой его смертью какой-то «друг» подкинул барышне письмо, в котором сообщил, что на самом деле она из другой семьи. Есть подозрение, что аноним и убийца отца – одно и то же лицо. Вот потому я пытаюсь его отыскать и очень надеюсь на вашу помощь.
– Халида Закирова живёт в Татарской слободе. Третий дом на Симбирской улице от Каменной мечети.
– Благодарю вас. Позвольте ещё один вопрос: вы храните сведения о подброшенных детях? Когда и при каких обстоятельствах их подкинули? Может, с ними были записки, вложенные в пелёнки?
– Да, храним. Если малютку усыновляют, то вручаем записку его новым родителям, если нет – всё остаётся здесь, до совершеннолетия воспитанника. Потом ему всё и выдаём.
– Вы очень мне помогли. Большое спасибо!
– Храни вас Бог!
До Татарской слободы путь был неблизкий. Сначала пришлось миновать Ямскую слободу, потом ехать вдоль озера Ближний Кабан и, не достигнув завода Крестовникова, свернуть вправо. Дальше шла просёлочная дорога с выбоинами и ухабами. Версты через две показалась Татарская слобода, сплошь состоящая из жалких деревянных хат. Вот уж где царили бедность и запустение! Только местных жителей, как и власть, такая жизнь вполне устраивала.
Экипаж остановился у того самого дома, где и жила бывшая нянечка из приюта. Клим едва постучал круглой ручкой в калитку, как залаяла собака, и вскоре появилась молодая татарка.
– Здравствуйте, – проговорил Ардашев, – не могли бы вы провести меня к Халиде Закировой. Этот адрес мне дали в Николаевском приюте.
Судя по лицу девушки, она поняла по-русски только «Николаевский приют» и упоминание имени нянечки. Кивнув, она пригласила в дом.
Внешняя убогость жилища вполне соответствовала и внутренней. Пройдя сени, студент оказался в небольшой комнате. На грязных простынях, сшитых из лоскутов материи, лежала пожилая женщина и смотрела в потолок, а на лавке спал большущий чёрный кот. Увидев незнакомца, он зевнул, спрыгнул на пол и начал тереться о ноги вошедшего, выпрашивая еду. Мухи и тараканы тоже считали себя полноправными хозяевами избы. Несмотря на открытые окна, запах стоял невыносимый.
Девушка заговорила по-татарски, и женщина повернулась. Клим достал из бумажника три рубля и положил на табуретку, потом придвинул к кровати лавку и уселся.
– Вы говорите по-русски? – осведомился студент.
– Да, – ответила женщина.
– Ваш адрес мне дали в Николаевском приюте. Я приехал к вам, чтобы получить сведения о настоящих родителях Ксении Папасовой. Дело в том, что какой-то злопыхатель подбросил ей анонимное письмо, упомянув, что она не родная дочь господина Папасова, а приёмная. Для Ксении это было большим потрясением. Вскоре отец, воспитавший её, был отравлен. Я пытаюсь найти убийцу фабриканта, и поэтому мне нужна ваша помощь. Известна ли вам судьба её настоящих родителей?
– Но ведь вы не из полиции, так? – усталым голосом осведомилась бабка.
– Нет, я друг Ксении.
– Я так и поняла. Полицейский никогда бы не дал денег, а вы добрый человек, и я вам пособлю. Да и жительствовать мне осталось недолго… Малышку подбросили. Сначала мы не знали, кто её принёс. Но через несколько лет мне стало известно, что это сделала горничная, служившая в одной молодой, но несчастной семье. Её глава – русский дворянин, имевший кожевенный завод, а его жена – татарка из богатого рода. Она приняла православие, но её родственники не простили ей этого. Всё у них шло хорошо, но потом муж исчез. Ходили слухи, что он попал в тюрьму. А в тот год на Казань напала холера, и мать девочки померла. Вот горничная и положила дитя на порог сиротского дома и, постучав в дверь, сбежала. Девочка хорошенькая была, рыженькая, как и её отец. Не в мать пошла.
– А фамилия? Какая у того дворянина была фамилия?
– Болотов. Он приходил ко мне в прошлом году, справлялся о судьбе дочери. Так же как и вы, деньги оставил.
– Как он выглядел?
– Больной сильно. Кашлял всё время в платок, как чахоточный. Глаза уже провалились в глазницы. Не жилец он.
– Сколько ему лет?
– Полвека уже пожил.
– Седой?
– Немного, он же рыжий. У них седина не так сильно видна.
– Больше ничего не помните?
– Мои слова о семье Папасовых очень его расстроили. Сидел, молчал и смотрел в пол. Потом поднялся и ушёл. Даже не попрощался. Несчастный он.
– Благодарю вас. Всего доброго. Выздоравливайте, – выговорил Клим и вышел.
– Выздоровею обязательно, но уже на кладбище. Прощай, соколик, – донеслось ему вслед.
Клим велел