Читать интересную книгу Феерия для другого раза I - Луи-Фердинанд Селин

172

Отказавшись от должностей при многих правительствах, сменившихся в период с 1949 по 1951 гг., Андрэ Мари снова, как раз тогда, когда Селин заканчивает написание первой части «Феерии для другого раза», занимает должность министра. В кабинет министров также входит и Рене Майэр (министерство юстиции помещается на Вандомской площади, рядом с отелем «Риц»).

173

Кардинал Ла Валю во времена правления Людовика XI одиннадцать лет находился в заточении. Легенда гласит, что его содержали в камере, где он не мог ни распрямиться в полный рост, ни даже лечь, но это – литературное описание тюремного заключения Латюда, о котором не раз будет упоминать Селин в своем романе.

174

Бланки просидел в карцере тюрьмы Мон-Сен-Мишель с 1840 по 1844 гг., пережил заключение в одиночной камере в Пёти-Экзиль, а затем в Лож.

175

Арман Барбэ (1809–1870) – республиканец, оппозиционер июльской монархии, депутат левых во времена Республики. После событий 15 мая 1848 г. был повторно арестован и присужден к пожизненному заключению.

176

Pun Ван Винкль вошел в список заключенных по ошибке, вольной или невольной. Один из своих рисунков, сделанных шариковой (или чернильной) ручкой, Селин подписал: «Селин Рип Ван Винкль». На рисунке автор изображает себя с длинной бородой, с ядром, привязанным к ноге, и с пером в руках. Там же нарисован и Бебер, прикованный к полу, с медалью, где изображена мельница Галетт, о которой Селин не переставал вспоминать, и силуэт кошки Бэсси в одном из углов рисунка, которая убегает. Однако персонаж сказки американского писателя Вашингтона Ирвинга, без сомнения, известный Селину по оперетте Робера Планкетта, написанной в 1884 году, не имеет ничего общего с рисунком Селина, кроме длинной бороды. История его жизни представляет собой историю человека, заснувшего на двадцать лет и проснувшегося в знакомой обстановке глубоким стариком с длинной бородой. Селин в копенгагенской тюрьме чувствует себя настолько оторванным от мира, а время тянется так долго, что действительность кажется ему похожей на сон Рипа.

177

В отличие от других, упомянутых выше персонажей, можно довольно точно определить, кто скрывается под именем мсье Капет (династия Капетингов): так называли революционеры Людовика XVI, заключенного в Тампль.

178

В то время, когда Селин заканчивал первую часть «Феерии для другого раза», голубка Пикассо как символ мира, распространяемая и тиражируемая коммунистической партией, стала известным и привычным для всех символом. Ее образ «осовременил» библейскую легенду о голубе, отправленном Ноем искать землю после великого Потопа. Ной упомянут двумя строками выше («Потоп без ковчега»), а потоп становится постоянной темой при описании бомбардировки во второй части «Феерии».

179

Селин называет клеткой закрытый сверху решеткой двор тюрьмы, где он совершал ежедневные прогулки.

180

De profundis (лат.) – «Из глубин» (начало покаянного псалма, который читается над умирающим).

181

В 1951 г., когда Селин все еще продолжал работать над первой частью «Феерии», ему на самом деле было пятьдесят семь лет.

182

Жорж Монтандон (1879–1944) – важный персонаж для Селина, причем не только из-за его идеологических воззрений, например «этнорасизма» Монтандона. Он, как и Рауль Марки или Эдуард Бенедиктус, был одним из тех, чьи широчайшие познания в разных областях привлекали окружающих, поскольку обыденная жизнь подобных людей похожа чем-то на интеллектуальную игру, забаву, хотя человек при этом вполне состоялся в какой-то определенной области, например в науке.

Монтандон, швейцарец по происхождению, был доктором медицины. Он специализировался на изучении тропических заболеваний и в 1911–1912 гг. совершил путешествие в юго-западную часть Эфиопии. Во время войны вступил в армию добровольцем и служил врачом в одном из французских госпиталей. Монтандон совершил путешествие в Сибирь, где прожил с 1919 по 1921 гг. Он стоял во главе миссии международного Красного Креста, целью которой было возвращение на родину узников, попавших в заключение за границей. Монтандон провел в Сибири два года и был свидетелем первых шагов советской власти в этих краях. Книга, которую он написал ~ «Два года у Колчака и среди большевиков» – проникнута глубокой симпатией к советской России: «Никто, кроме них, не смог построить государство, в котором бы настолько явно просматривались провозглашенные идеалы равенства, а так как они максимально точно стараются следовать своей примитивной программе, они необыкновенно притягательны для тех, кто, может, и не мечтает о социалистическом государстве, но стремится к созданию мира, построенного на равенстве для тех, кто сочувствует их взглядам. Эти люди, без сомнения, должны остаться у власти».

Начиная с 1925 г. он окончательно решает заняться антропологией и поселяется в Париже, причем вся его дальнейшая работа отмечена нескончаемым соперничеством с Полем Ривэ, будущим директором «Музея человека». В 1933 г. Монтандон занял должность профессора в Институте антропологии. В его публицистических работах «этнизм» постепенно все больше и больше смахивает на расизм, особенно в том, что касается «еврейского компонента во французской нации», как он выразился еще в 1935 г. Он, по-видимому, установил связь с Селином после публикации памфлета «Безделицы для погрома». В мае 1938 г. Монтандон передает Селину тезисы доклада под названием «Расовые проблемы», который оказывается настолько близким Селину по духу, что тот использует длинную цитату из доклада в своем романе. Их отношения не прерываются и во время войны. В черновиках Селина можно найти рассказ о последнем визите Монтандона к нему в июне 1944 года.

Немногим позднее, после описанного визита, Селин покидает Париж, а Монтандон, живший в своем загородном доме в Кламаре, становится жертвой покушения. Его жена погибла во время взрыва. Монтандон же был выслан в Германию, где и умер в Фульде. Нет никаких сомнений, что Селин предвидел подобный конец и для себя самого, если бы они с Лили остались в Париже.

183

Декарт не говорил этого, по крайней мере, в такой форме. Кроме того, нас сильно настораживает тон данного высказывания и отсылка к имени Крюшена. Но Селин, читавший Декарта только в отрывках в учебной или популярной литературе, не упускает случая отметить важность медицины и место, которое он ей отводит: «<…> даже дух напрямую зависит от темперамента и строения органов человеческого тела… если и возможно найти какое-либо средство, которое сделает людей более мудрыми и рассудительными, по сравнению с тем, какими они были раньше, думаю, это сделает именно медицина».

184

Можно считать просто шуткой то, что оба этих имени – Крюшен и Декарт – оказались рядом. Лекарственное средство «соль Крюшена» в период между двумя войнами пользовалось огромной популярностью, по большей части благодаря оригинальной рекламе, заполонившей всю прессу. Постоянно обновляемая реклама представляла собой нечто вроде коротких писем в двадцать строк, в которых больные, пользующиеся препаратом, рассказывали о счастливом излечении. Вот пример: «Он сжигает свои костыли. Ревматизм превратил его в инвалида. Но Крюшен позволил ему вернуться к своей работе» или «В шестьдесят пять лет он принимает участи в забеге… – и выигрывает! А ведь только несколько дней тому назад он не мог даже ходить!»

185

Динар в данном контексте – это крона, денежная единица Дании.

186

С французским доктором Жако, родом из Ремиремона, Селин делил кабинет в Зигмарингене. Свидетельства, которые давал доктор Жако по делу Селина в феврале 1950 г., приведены в книге Ф. Жибо «Селин».

187

Достоевский адресовал только одно письмо царю Александру II в октябре 1859 г., где просил разрешения вернуться в Санкт-Петербург. Это прошение о помиловании действительно содержит определенное количество «формул вежливости», можно даже сказать «формул благоговения», которые, однако, не только соответствуют положению просителя, но и были общепринятыми в то время в соответствующих письмах. Биограф, русский по происхождению, Сергей Перский, комментируя это письмо, замечает, что оно может показаться раболепным европейцу, однако является «природным выражением доверия, с которым подданный обращайся в былые времена к своему «батюшке»-царю со своими бедами и заботами». Селин мог прочесть две или три биографии, напечатанные на французском языке в 1924, 1931 и 1940 гг. Публикация в 1949 г. первого тома «Переписки» Достоевского с Домиником Арбаном, естественно, оживила это воспоминание. В письме к Мильтону Хиндусу, датированном 28 августа 1947 г., Селин пишет: «Достоевский слишком несчастен и мрачен, что вообще свойственно русским; он делает вид, что обожает каторгу, а это вызывает во мне истинное отвращение. Искупление, покаяние – я думаю, это полный маразм. Гений, конечно… но в таком случае мне больше нравится Флобер <…>». Следует все-таки отметить, что ни письма Достоевского, с прямыми или косвенными прошениями о помиловании, ни «Записки из мертвого дома» не восхваляют, честно говоря, строгий режим каторги.