в цене. Да. Каждый из нас был чем-то бесценным, человеческая жизнь приобретала величайшую ценность там, где не могла уже иметь никакой ценности, там, где тончайшая, почти не существующая оболочка отделяла жизнь от смерти. Какой-то проводок или спай в передатчике Ардера… Какой-нибудь шов в реакторе Вентури, который проглядел Восс, – а может быть, шов неожиданно разошелся, ведь это случается, усталость металла, – и Вентури в пять секунд перестал существовать. А возвращение Турбера? А чудесное спасение Олафа, который потерялся, когда пробило направляющую антенну, – слыханное ли дело? Как? Никто не знал. Олаф вернулся чудом. Да, один на миллион. А как везло мне. Как невероятно, невозможно везло… Рука онемела. Это было невыразимо хорошо. «Эри, – сказал я мысленно, – Эри». Как голос птицы. Такое имя. Голос птицы… Как мы просили Эннессона, чтобы он изображал голоса птиц. Он это умел. Как он это умел! А когда он погиб, вместе с ним погибли все птицы…
Но у меня уже все путалось в мыслях, я погружался, плыл через эту тьму. В последний миг перед тем, как заснуть, мне показалось, что я там, на своем месте, на койке, глубоко, у самого стального дна, а рядом со мной маленький Арне – на мгновение я очнулся. Нет. Арне мертв, я был на Земле. Девушка тихо дышала.
«Будь благословенна, Эри», – сказал я одними губами, вдохнул запах ее волос и заснул…
Я открыл глаза, не зная, где я и кто я. Темные волосы, рассыпавшиеся по моему онемевшему плечу – я не чувствовал его, словно оно было чем-то посторонним, – изумили меня. Это длилось долю секунды. В следующее мгновение я уже все вспомнил. Солнце еще не взошло. Молочно-белый, бесцветный, чистый, пронзительно-холодный рассвет брезжил в окнах. Я смотрел в ее лицо, освещенное этим предутренним светом, словно видел его впервые. Она крепко спала, стиснув губы, ей было, вероятно, не очень удобно на моем плече, потому что она подложила под голову ладонь и время от времени трогательно шевелила бровями, словно опять начинала удивляться. Движение было совсем незаметным, но я внимательно смотрел, будто на ее лице была написана моя судьба.
Я подумал об Олафе. Очень осторожно начал освобождать руку. Осторожность оказалась совершенно излишней. Эри спала глубоким сном, ей что-то снилось; я замер, пытаясь отгадать – не сам сон, а только – не дурной ли он. Ее лицо было почти детским. Нет, не дурной. Я отодвинулся, встал. На мне был купальный халат, я так и не снял его. Не обуваясь, я вышел в коридор, очень медленно, тихо прикрыл дверь и с соблюдением таких же предосторожностей заглянул в комнату Олафа. Постель была не тронута. Он сидел за столом, положив голову на руки, и спал. Как я и думал, он не раздевался. Не знаю, что его разбудило, – мой взгляд? Он вдруг очнулся, быстро взглянул на меня ясными глазами, выпрямился и потянулся разминаясь.
– Олаф, – сказал я, – даже через сто лет…
– Заткнись, – сказал он любезно. – У тебя всегда были дурные наклонности…
– Ты уже начинаешь? Я только хотел сказать…
– Знаю, что ты хотел сказать. Я всегда за неделю вперед знаю, что ты хочешь сказать. Если бы на «Прометее» нужен был проповедник, ты подошел бы как нельзя лучше. Черт побери, как это мне не пришло в голову раньше! Я бы тебя проучил, Эл! Никаких проповедей. Никаких клятв, обещаний и тому подобного. Как дела? Хорошо? Да?
– Не знаю. Как будто. А впрочем, не знаю. Если тебя интересует… ну… то ничего не было.
– Нет, сначала ты должен встать на колени, – сказал он, – и говорить, стоя на коленях. Идиот, разве я тебя об этом спрашиваю? Я говорю о перспективах и вообще…
– Не знаю. Я тебе вот что скажу… по-моему, она сама не знает. Я свалился ей на голову, как камень.
– Увы, – заметил Олаф. Он раздевался. Искал плавки. – Это печально. Сколько ты весишь, камешек? Сто десять?
– Около этого. Не ищи. Твои плавки на мне.
– При всей твоей святости ты всегда норовил подхватить чужое, – ворчал он, а когда я начал снимать плавки, крикнул: – Брось, дурак! У меня есть в чемодане другие…
– Как оформляется развод? Случайно, не знаешь?
Олаф посмотрел на меня из-за открытого чемодана, моргнул.
– Нет. Не знаю. Интересно, откуда бы мне знать? Я слышал, что это все равно что чихнуть. И даже «будь здоров» говорить не надо. Нет ли тут какой-нибудь человеческой ванны, с водой?
– Не знаю. Наверно, нет. Есть только такая – знаешь…
– Да. Освежающий вихрь с запахом зубного эликсира. Ужас. Пошли в бассейн. Без воды я не чувствую себя умытым. Она спит?
– Спит.
– Ну, тогда бежим.
Вода была холодной и чудесной. Я сделал сальто из винта назад – получилось. Раньше никогда не получалось. Выплыл, отплевываясь и кашляя, потому что втянул носом воду.
– Осторожней, – бросил мне с берега Олаф, – ты теперь должен беречь себя. Помнишь Маркля?
– Да. А что?
– Он побывал на четырех спутниках Юпитера, насквозь проаммиаченных, а когда вернулся, сел на тренировочном поле и вылез из ракеты, увешанный трофеями, как рождественская елка, споткнулся и сломал ногу. Так что ты осторожней. Уж послушай меня.
– Постараюсь. Дьявольски холодная вода. Я вылезаю.
– И правильно делаешь. А то еще подхватишь насморк. У меня его не было десять лет. Но не успел я прилететь на Луну, как начал кашлять.
– Потому что ТАМ было очень сухо, – сказал я с серьезной миной.
Олаф рассмеялся и тут же обдал мне лицо водой, нырнув в каком-нибудь метре от меня.
– Действительно, сухо, – сказал он, выплывая. – Это метко сказано, знаешь. Сухо, но неуютно.
– Ол, я побежал.
– Ладно. Увидимся за завтраком. Или не хочешь?
– Ты что!
Я побежал наверх, обтираясь по дороге. Перед своей дверью затаил дыхание. Осторожно заглянул. Она еще спала. Я воспользовался этим и быстро оделся. Даже успел побриться в туалетной.
Сунул голову в комнату – мне показалось, что Эри что-то сказала. Когда я на цыпочках подходил к кровати, она открыла глаза:
– Я спала… тут?
– Да. Да, Эри…
– Мне казалось, что кто-то…
– Да, Эри, это был я…
Она смотрела на меня, словно к ней постепенно возвращалась память, сознание всего, что произошло. Сначала ее глаза широко раскрылись – от удивления? – потом она их закрыла, снова открыла – украдкой, очень быстро, но так, что я все-таки это заметил, заглянула под одеяло – и повернула ко мне порозовевшее лицо.
Я кашлянул.
– Ты, наверное, хочешь пойти к себе, а? Может быть, мне лучше выйти или…
– Нет, – сказала она, –