Читать интересную книгу Летняя королева - Чедвик Элизабет

Деньги Людовика прибыли из Франции на быстроногих вьючных пони – их не сдерживала толпа пилигримов, которая так мешала основной армии. В новостях из Франции не было ничего необычного. Аббат Сугерий и Рауль де Вермандуа поддерживали стабильность в стране, а все мелкие неурядицы легко разрешались. Петронилла написала короткую записку, в которой сообщала, что Мария уже бегает и носит маленькие платьица вместо младенческих рубашек. «Я каждый день рассказываю ей о тебе, – писала Петронилла. – Она не забудет свою маму». Алиенора отложил письмо и не стала перечитывать его во второй раз. Что бы Петронилла ни сказала Марии, девочка никогда не сможет правильно представить себе мать.

Пришли и другие письма – от императрицы Ирины, супруги императора Мануила Комнина, в которых она спрашивала Алиенору, как лучше встретить ее в Константинополе, и приветствовала ее как одна царственная особа другую. Алиенора с нетерпением ждала встречи с императрицей греков, своей ровесницей немецкого происхождения. Ее настоящее имя было Берта, но после брака с Комнином она сменила его на Ирину. Алиеноре не терпелось увидеть Константинополь. Об огромных богатствах, золоте, мозаиках и священных реликвиях, хранящихся в этом городе, ходили легенды.

Людовик же, наоборот, помрачнел из-за многочисленных ограничений, налагаемых на них греками, которые контролировали маршрут через Болгарию и имели жесткие представления о том, что здесь должны делать французская и немецкая армии. Людовик был взбешен требованием принести присягу на верность императору Мануилу за те бывшие имперские земли, которые они отняли у неверных. С какой стати он должен приносить какую-то присягу, если земли отвоеваны его рукой?

Правитель города Софии, двоюродный брат императора Мануила, присоединился к французской армии и помогал снабжать ее по пути, но задача перед ним стояла сложная. Из-за курса обмена пяти французских серебряных монет на одну монету из греческой меди вспыхивали драки. Греки часто закрывали ворота в свои города, едва видели приближение французов, и продовольствие предоставляли, только перебрасывая его в корзинах через стены. Еды никогда не хватало, и потому часто вспыхивали ссоры, а вооруженные стычки были обычным делом. Воины покидали отряды, чтобы отправиться на поиски пропитания. Некоторые возвращались с тяжелыми мешками на плечах и окровавленными руками. Другие вообще не возвращались.

По мере того как усиливалась дневная жара, Алиеноре становилось все хуже. Она съела на завтрак холодные зерна с изюмом и специями, и этот вкус надолго застрял в горле. Ее желудок перевернулся, и судорожная боль охватила поясницу. Она заставила себя ехать вперед. Еще десять шагов и еще десять. До того куста. До той рощицы. А теперь до…

– Стойте! – крикнула она и отчаянно замахала служанкам. Они помогли ей спешиться, и одна из женщин, Мамиля, поспешно сняла с вьючной лошади полотняную ширму и велела другим женщинам окружить госпожу.

Алиенора отплевывалась и отхаркивалась. Кишечник свело судорогой. Боже правый, Боже правый. Что, если она заразилась дизентерией? До Константинополя, где их ждут врачи, отдых и уход, оставалось еще несколько дней пути. Она видела, как люди умирали по дороге: сегодня крепкие и здоровые, а завтра – исходят зловонием и корчатся в агонии.

Когда все закончилось, накатила слабость, и ее все еще отчаянно тошнило.

– Мадам, быть может, пересядете на телегу? – предложила Мамиля.

Алиенора покачала головой:

– Мне скоро станет лучше. Не суетись. Приведи мою лошадь.

К тому времени, когда они разбили лагерь, Алиенора была вынуждена еще трижды скрываться за ширмой. Она отказалась от еды и легла в постель, но рвотные позывы продолжались всю ночь.

Ближе к рассвету Алиенора погрузилась в сон, но ее разбудили крики за пределами палатки, одни на французском, другие на грубом, чужом языке. Затем раздались лязг оружия и звуки тяжелой борьбы. Она с трудом выбралась из-под одеяла и схватила плащ. Мамиля поспешила к госпоже, фонарь дрожал в ее руке, а глаза округлились от страха.

– Госпожа, на нас напали.

– Кто?..

– Не знаю… – Женщины уставились на створки палатки, когда шум битвы усилился. Другие служанки Алиеноры сгрудились вокруг, пугливые, как лошади, услышавшие волчий вой.

– Помогите мне одеться, – приказала Алиенора. Она сглотнула подступившую горечь, пока женщины выполняли ее просьбу. Когда они закончили, королева взяла охотничий нож в ножнах, который держала у кровати. Гизела захныкала. Снаружи кто-то кричал и кричал, пока звук резко не захлебнулся. Шум битвы уменьшился, и крики зазвучали только по-французски.

Алиенора подошла к створкам палатки.

– Госпожа, нет! – крикнула Мамиля, но Алиенора вышла, держа нож наготове.

На востоке забрезжил рассвет, и лагерь напоминал растревоженный муравейник. Солдаты выходили из своих убежищ, многие еще в нижнем белье, с копьями в руках и опухшими со сна лицами. Мужчины опрокидывали кувшины воды на горящую палатку. Неподалеку сержант выдергивал копье из груди трупа. Под ним лежала мертвая лошадь и мертвый воин-кочевник, его алый тюрбан свисал с головы, будто кровавая лента. Жоффруа расхаживал вокруг, отдавая приказы.

Увидев у входа в палатку Алиенору, он поспешил к ней, вложив меч в ножны.

– Что происходит? – слабо спросила она.

– Напали кочевники. – Жоффруа тяжело дышал. – Пытались украсть наших лошадей и припасы. Убили двух дозорных и сожгли несколько палаток. Трое из наших мертвы, а у одного стрела пробила ногу, но им пришлось хуже. – Он помрачнел. – Это те же самые, кто атаковал немецкие войска, как говорят наши проводники, в отместку за грабежи и набеги на их стада.

– Вы не ранены? – Она быстро осмотрела его.

Он коротко качнул головой.

– Близко они не подошли. Нам придется усилить бдительность, потому что набеги будут продолжаться. Как только мы пересечем рукав Святого Георгия, столкнемся с гораздо большей враждебностью, чем сейчас. Я удвою охрану, но не думаю, что в ближайшее время они вернутся. – Заметив нож в ее руке, он помрачнел. – До этого не дойдет. Я закрыл бы вас собой.

– И что потом? – спросила она. – Всегда лучше быть готовой.

Он настороженно оглядел ее.

– Вам лучше?

– Немного, – ответила она. Это была неправда.

Он пристально вгляделся в ее лицо.

– Отдохните сегодня, если сможете, – сказал он; затем поклонился и ушел, выкрикивая приказ разбить лагерь.

Голова Алиеноры раскалывалась, во рту пересохло. От одной мысли о еде ее тошнило, и она довольствовалась несколькими глотками молока от одной из коз, которых они привезли с собой. Когда она села в седло, у нее закружилась голова, но мысль о том, чтобы ехать в телеге, была невыносима, а на лошади она чувствовала себя более уверенно.

После нападения кочевников они ехали в постоянной тревоге, озираясь по сторонам, но все вокруг мерцало в дымке летнего зноя, и на протяжении двадцати миль, которые они преодолели в тот день, путники никого не увидели. Местные жители ушли и перегнали стада подальше от грабежей наступающих французов. У дороги они видели лишь еще больше непогребенных немецких трупов, погрызенных дикими собаками и поклеванных коршунами, которые на время оставили падаль, дожидаясь, пока пройдут французские войска. Сегодня никто не хотел искать пропитание. Алиеноре в полдень удалось проглотить немного сухого хлеба, но он лег в желудке свинцовым комом и не дал сил. Они миновали небольшой городок, где выменяли несколько мешков муки, бараньего жира и яиц, которые им спустили на веревках со стен, что было лишь каплей в море от необходимого.

Алиенора крепко вцепилась в луку седла и подумала об Аквитании. Мягкий бриз в дворцовом саду в Пуатье; стремительный бег океана в Тальмоне. Крылья белого кречета. Ла Рейна. Крылья ангела. «Пресвятая Мария, я иду к тебе. Пресвятая Мария, услышь меня ради любви Господа и Иисуса, сына твоего».

К счастью, за час до захода солнца у ручья они нашли хорошее место для лагеря, и ее слуги поставили палатку. Алиенора едва не свалилась с коня, чувствуя себя слабой и жалкой. Возможно, ей предстояло умереть здесь, и ее кости тоже останутся белеть под этим палящим чужеземным солнцем.