Читать интересную книгу Повести и рассказы - Павел Мухортов

— Обожаю итальянскую музыку, — задумчиво промолвила Ирка. — Помнишь, Жан, как тебя прозвали в компании? А помнишь, мы были в «Нектаре», а Рафаэла Карра как раз исполняла эту песню.

Легкая улыбка коснулась губ Ткачука, но глаза оставались неподвижны, устремленные как будто на Ирку, но в их усталом блеске ожила Лена…

— Та обстановка, — медленно продолжала Ирка вопреки привычке тараторить, боясь не успеть выговориться или быть сбитой с мысли, — навела меня на мысль воспроизвести подобное у себя. Получилось или нет — судить не мне.

— Лоредана Берте, Виола Валентина, — также медленно и грустно повторил Генка, хрустя пальцами. — Я отлично все помню, даже тот красно–синий полумрак.

— Фортунато Феордалита, — добавила Ирка и, заслышав металлический звон, подняла кверху мизинчик. Звон повторился.

— А где Сергей? А…! Чудо взрослое, бестолковое!

А с Филиным случилось следующее: оставшись наедине, он из самых благих намерений — получше рассмотреть рисунок, не удержался и рухнул с проклятием. Банка с эмульсией опрокинулась. Он больно ушиб локоть и вдобавок «одкрасился». Ирка поспешила на выручку и через минуту притащила за шиворот «взрослое чудо». Сконфуженный Филин размазывал по щеке и вискам краску, упирался и оправдывался.

— Не три! Хуже будет, — назидательно, с прорывающимся смехом, внушала Ирка. — В ванной на полке лежит шампунь, иди отмывайся.

Она вернулась, и снова упала в кресло.

— Что там за беда? — спросил Генка.

— Ничего особенного, с лестницы упал…

— Честно говоря, забавно. А как у тебя дела вообще…? Я смотрю нам не дадут спокойно поговорить…

Из ванной замычал Филин: — Ирка! У–у–у! Что ты мне подсунула? Не мылится… ни фина…

— Обормот, опять шутит.

Но Филин не шутил. Он включил, как положено горячую воду и подставил под кран голову. Рука нащупала пластмассовый флакон, отвинтила колпачок, выдавила студень. С усилием Сергей провел по волосам, интенсивно зашевелили пальцами, тщетно пытаясь взбить пену. Потом, цепенея, с ужасом поднес пузырек к глазам, где на этикетке значилось — Лак.

Генка с Иркой открыли дверь и, покатываясь со смеху, тут захлопнули, потому что позеленевший от злости Сергей чуть не кинулся с кулаками…

— В художественной школе когда–то, — заваривая на кухне чай, рассказывала Ирка, — мы под клоуна разукрасили одного мальчишку. Нос — красный, щеки — зеленая и синяя, а подбородок желтый. Хохотали до слез, и он смеялся, смеялся, когда его вытолкали на улицу, но когда засмеялись прохожие, почему–то заплакал. Из школы меня исключили, — подвела итог Ирка, — но что характерно, Сережка ведь тоже молчал, пока мы не засмеялись.

— Согласен с тобой. Это точно. Ужасает порой не само явление, а внешняя сторона его проявления, — проницательно изрек Генка. Он облокотился на стол и бойко орудовал ножом, полосуя лимон.

— Честно говоря, сижу, режу лимон, а выть хочется волком.

— Снова неудачи?

— Никак нет.

— Военное вжилось в тебя, Жан, — подметила Ирка. — Тогда фиаско и прочее?

— Давай лучше о тебе, — он хрустнул пальцами. — Ты так и не рассказала о своей жизни. — Генка старался уйти от ответа.

— Что обо мне? Заочно учусь в пединституте. Работаю в младших классах, а на досуге рисую, — она помедлила и снова вернулась к заданному вопросу. — Жан, ну что ты скрываешь?

— А что? Зачем тебе знать? — с болью переспросил Генка и отвернулся к окну.

— Только не говори, пожалуйста, что у тебя все идеально. Боже какая я глупая! Работа, институт, творчество… Тебя из училища выгнали? Да?

— Выгнали… Это точно! — растягивая слова, скептически повторил Генка. — Ира, разреши я закурю здесь.

— Да ладно кури.

Генка с жадностью закурил: — Благодарю, — и продолжал, — в военном лексиконе есть термин — комиссовать по состоянию здоровья. Так вот, Ира, финит о ля комедия. Прощай десант, голубые погоны…

Он опять глубоко затянулся, лениво выпуская дым, а глаза как будто ввалились еще глубже.

— Прискорбно слышать, — констатировала Ирка. — Итак, сломана жизнь, и все из–за твоего упрямого характера.

На кухню ворвался Филин с обмотанным вокруг шеи полотенцем:

— Старик, что за дела?! Друг, как говорится, стонет и плачет, лакируется по глупости, а они мило беседуют.

— Сам виноват, — отрезал Генка.

— Да, да, товарищ Филин, — передразнила Ирка, отключила газ, сняла кипящий чайник с плиты. — Именно сам. Мальчики, пожалуйте пить чай.

Филин извлек из холодильник торт. Генка вооружился подносом с цветастыми чашками и «бедовая» процессия под музыку и лозунг «Чай — это прекрасно» двинулась в архаическую комнату.

Аромат цейлонского напитка щекотал ноздри. Генка неумело держал пиалу. Филин примостился подле Ирки и играл спичечным коробком вроде бы с безучастным видом. Генка обратил внимание, что Филин держится с Иркой как–то по–особенному. «Уж не любовь ли?»

— А компания, так сказать, почти в сборе, — пошутил Филин.

— Без Петьки, Лехи…, — Генка не договорил и осекся.

— Петька служит в стройбате, где–то в Подмосковье, как говорится, бери больше — кидай дальше… А Лехе скоро на дембель. В погранцах тресет на КПП туристов: валюта, порнография, антисоветская литература…

— Эх вы, мальчики, — сделала упрек Ирка, — вам лишь бы о своем. Давайте лучше вспомним наш уговор.

— Какой? — оживился Генка. Если до этого он говорил вялым голосом, изредка раздвигая в усмешке губы, то сейчас, пытаясь прогнать тяжесть с души, преобразился.

Ирка крутнула на оси квадратную коробку и ловко выхватил кассету.

— Я всегда верила Петьке. Качество записи отменное.

— Да–а–а? А мне верила? — ухмыльнувшись, быстро спросил Филин и положил ей голову на плечо.

— И тебе тоже, — улыбнулась Ирка и щелкнула клавишей магнитофона.

Генка подпер рукой щетинистый подбородок, вслушиваясь свой голос, записанный для потомков.

— Зеленые наивные юнцы, — хмурился филин и тер на лице второй лиловый шрам, метину душманской гранаты. — А вот ответь, старик, я слышу тут твой афоризм, что–то вроде девиза. Ты верен ему?

— Да.

— А твои представления об армии, как говорится, не изменились?

— Причем здесь армия? Это сказано… просто о жизни.

— Ясное дело — стыдно, так сказать, признаться.

— Ошибаешься, Серега?

— Да нет, старик, — перебил Филин раздраженно. — Говори прямо. Сейчас ты сидишь здесь потому что тебя комиссовали, и вбил в голову, что жизни конец. А ты видел, как умирают на руках сослуживцы? Видел?

— Никак нет, готовился и мог увидеть.

— Да-а, готовился, — Филин говорил зло и напористо. Почему–то он стал откровенным? Может обиделся на Ткачука? А может не терпел фальши, говорил о том, что волновало. Сергей чуть не плюнул. — Готовился… Как? Твои старшие командиры, я говорю о единицах, порой укладывали целый взвод, потому что не могли организовать разведку или не придавали ей, так сказать, значения. Хм… Грамотеи! Не знали обыкновенной топографии: скажем, если встать по течению реки, то справа — правый берег, слева — левый. Такой рассуждал наоборот. Устроил засаду, а банда душманов прошла по другой стороне, вызвал огонь по ним, а своя же артиллерия ударила по своим позициям!

— Честно говоря, у нас на тактике об этом молчали. Случай единичный…

— Да плевать тем парням было единичный или нет! — выкрикнул Филин. — Ты, старик, мягкотел!

— Мальчики, ну что вы спорите? — вмешалась Ирка. — Пришли, чтобы спорить и испортить мне настроение? Тут курсовую надо по психологии продолжать. Лучше пейте чай.

Филин понял, что сказал лишнее, извинился и, взяв кусочек торта, надкусил.

— О–о–о! Ты талант не только по части мазни, но и, так сказать, по кулинарному делу.

— Мазни?! — Ирка изумленно — вспыльчиво стрельнула глазами — так, так. Уже мазни? А вчера, например, ты утверждал, что достойное место моим работам на выставке в Италии.

«Серега изменился. Афганистан словно переплавил его. И Ирка тоже изменилась. И я. Но общее–то что–то осталось между нами?» — думал Генка и, обжигаясь, отхлебывал глоток за глотком.

Ирка делилась наболевшими школьными и студенческими проблемами, Филин своими. Ткачук разговор не поддерживал, ловил свое отражение в пиале и вдруг, словно от почудившегося близкого голоса Лены, который он явно уловил, встрепенулся.

«Знаешь, Иришка, иногда у меня возникает непреодолимое желание уехать куда–нибудь, в таежную глушь или на пустынный берег моря, лысый и безлюдный, чтобы никогда не видеть мерзостей, которые происходят вокруг нас…»

Ирка выключила магнитофон, не желая ворошить воспоминаний Ткачука. — Жан, это ее слова перед тем вечером, в «Нектаре». У меня не было ее голоса и украдкой записала наш разговор.