Глава 13
Мое сожаление и тревогу по поводу инцидента с Гриммом и его возможного воздействия на все международное движение за мир усиливал тот факт, что после всего лишь пяти недель я была вынуждена покинуть свою родину в тот самый момент, когда успех революции, казалось, висит на волоске. Я к этому времени понимала, что революция в России просто началась, и, хотя никто не мог предсказать, как быстро будет развиваться революционная ситуация в течение последующих нескольких месяцев, к июлю 1917 года стало очевидно, что грядут новые внутренние бои между Временным правительством и наиболее революционно настроенными рабочими. Вскоре после того, как я добралась до Стокгольма, петроградские рабочие штурмовали Таврический дворец с требованием, чтобы власть была передана Советам. Правительство и пресса утверждали, что к этому мятежу их подстрекали большевики, а после его провала сотни из них попали в тюрьму, а их газеты были запрещены. Среди попавших в тюрьму были такие вожди революции, как Каменев, Троцкий и Александра Коллонтай. Ленин и Зиновьев скрылись и оставались в бегах несколько месяцев. Старое обвинение в том, что они «немецкие агенты», возродилось и распространилось в прессе по всему миру. И хотя почти все большевистские вожди были освобождены за недостаточностью улик, сами обвинения появлялись снова и снова.
За исключением нескольких дней, проведенных в Стокгольме в 1917 году по дороге в Россию, я ничего не знала о Скандинавских странах и очень мало об их народах. Я впервые приехала в страну, языка которой я не знала, и смотрела на свою работу в Швеции с некоторым опасением. Скандинавские страны и даже социалистическое движение в них всегда казались чем-то стоящим отдельно от остальных стран Европы. Вероятно, именно потому, что я ожидала увидеть флегматичных, методичных людей, движение которых руководствуется первоочередными, практическими интересами, я была так ошеломлена теплотой и гостеприимством этого народа, революционными идеалами шведских радикалов. Несколько лет спустя, когда мне, больной и измученной, суждено было возвращаться в Стокгольм из России, мужчины и женщины, которые сотрудничали со мной в течение этого периода, стали моими лучшими друзьями. Тогда я поняла, что имеют в виду люди, когда говорят, что они нашли вторую родину, вторую семью.
И хотя Скандинавские страны избежали прямого вовлечения в Первую мировую войну, их политическую и общественную жизнь полностью занимал этот всепоглощающий вопрос. Нейтралитет их стран не спас скандинавских радикалов от тех расколов на лагерь патриотов и лагерь интернационалистов, которые произошли в движениях воюющих стран. В Швеции разногласия были особенно ярко выражены благодаря тому факту, что Ялмар Брантинг, основатель и вождь социал-демократической партии, был горячим сторонником союзников с 1914 года. Левое крыло партии вместе с молодежным социалистическим движением занимало революционную интернационалистическую позицию, а в 1916 году вождь левых Хёглунд был заключен в тюрьму за пропаганду всеобщей забастовки, если Швеция решит вступить в войну. Незадолго до моего приезда в Стокгольм левое крыло и молодежное движение, которые уже связали себя с Циммервальдским движением, откололись от официальной партии и образовали левую социалистическую партию Швеции. Ее члены были горячими сторонниками социалистической программы для России и сочувствовали большевикам. После организации Третьего интернационала шведские левые социалисты присоединились к Коминтерну, и одной из самых типичных и трагических глав в истории большевизма стало то, как он обошелся с этими щедрыми, честными и вдохновенными своими сторонниками, которые, подобно итальянским социалистам, оказывали самую жертвенную, безмерную поддержку русской революции в то время, когда ее судьба еще не была решена и когда даже в международном рабочем движении у большевиков было мало друзей. Первыми жертвами интриг большевиков суждено было стать их самым преданным друзьям. Их честность оказалась помехой методам вождей Коминтерна, которые предпочитали тех подчиненных, чья верность основывалась совсем на другом: на своекорыстии и зависимости от партии большевиков и ее финансовой помощи.
С моим приездом в Стокгольм руководство Циммервальдского движения уже определенно обосновалось там: вместе со мной в комитете из четырех человек работали три левых социалиста. Среди них был Хёглунд, которого незадолго до этого освободили из тюрьмы и который потом стал редактором газеты шведского правительства социалистов и одним из самых компетентных членов парламента. Уверенность и симпатия, которые Хёглунд внушил мне при нашей первой встрече, были со мной все двадцать лет нашего знакомства. Это же справедливо и в отношении Фреда Строма, который вместе с Хёглундом играл главенствующую роль в рабочем и социалистическом движении Швеции. Несмотря на кажущуюся поглощенность политической борьбой, оба этих человека были к тому же поэтами и писателями. Их философский идеализм был выражен в равной степени как в их личной, так и общественной жизни. Эти шведские лидеры и Ката Дальстром, самая любимая в Скандинавии женщина-агитатор от социалистов, стали моими самыми близкими друзьями. (Три года спустя, в Москве, я стала свидетельницей продемонстрированной Катой Дальстром смелости, когда, взяв слово на Втором съезде Коминтерна, она вступила в бой с Лениным и Зиновьевым за целостность своей партии.) В их домах я имела возможность в полной мере испытать на себе простое, непринужденное гостеприимство скандинавских радикалов.
Сразу же после моего приезда в Стокгольм давление на руководство Циммервальда с целью заставить его принять участие в Стокгольмской конференции или осудить ее началось снова. На заседании, проводившемся в начале июля, на котором присутствовали делегаты из Швеции, России и Германии, группа из трех представителей российских Советов предприняла еще одну попытку заручиться нашей поддержкой конференции. Хаасе от имени независимых политических деятелей Германии уведомил нас, что его партия намеревается участвовать в ней. Радек объявил, что большевики выйдут из Циммервальдского движения, если мы не отвергнем эту конференцию. Я снова стала настаивать на том, что, хотя я и буду бороться против участия в ней, только общее собрание нашего движения имеет право решать этот вопрос. Моя позиция получила поддержку, и мы призвали к тому, чтобы за пять дней до сбора Стокгольмской конференции состоялся съезд Циммервальдского движения. Если конференция в Стокгольме не состоится, то наш съезд должен состояться в любом случае.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});