Похоже, этот инцидент послужил для кого-то знаком. Ворота отворились. Толпа хлынула было внутрь, но тут же подалась назад под ударами прикладов. Нас встречал отряд стрелков в полной боевой готовности. Невысокий седой командир что-то кричал караульному. Наконец, он вспомнил о нас:
— Не толпиться. Запускать по одному! Куда ты прешь?
Командир вскинул пистолет и выстелил в голову особо нетерпеливому претенденту.
Разом все успокоилось. Толпа растянулась в длинную цепочку, в самом конце которой очутились мы с Борисом.
— Несправедливо, — недовольно пробурчал Борис. — Пришли первыми, зайдем последними.
Как раз в это время стрелки за руки за ноги выносили убитого командиром претендента. Тело с хрустом упало в сугроб.
— И умрем последними, — добавил Борис.
Я засмеялся.
— Кому весело? — крикнул командир. Он даже привстал на цыпочки, осматривая цепочку.
Я поспешил проглотить смех, совершенно здесь неуместный.
— Прости, братан, — Борис положил мне руку на плечо. Я сердито скинул ее. Этот болтун доведет до могилы.
Цепочка стремительно уменьшалась. Один за другим претенденты исчезали за воротами. Наконец, очередь дошла до Бориса. Он кивнул мне:
— Удачи, Ахмат.
— И тебе удачи.
Борис скрылся за спинами стрелков. Хороший малый, — Христо был бы рад видеть его среди возрожденцев…
— Последний, что ли? — командир окинул меня нехорошим взглядом.
— Похоже, да.
— Входи.
За воротами были только стрелки, ни одного претендента.
Командир откашлялся и, запинаясь, прочел с желтого листа следующее:
— Согласно приказу 45в, подписанному лично Лорд-мэром, лицу, явившемуся на Рожественские испытания, присваивается порядковый номер, в полном соответствии с очередностью. Лицо, получившее номер, подпадает под юрисдикцию Устава Армии Московской Резервации и обязано бережно хранить номер, в случае утраты претендент подвергается каре по пункту 2 седьмого параграфа Устава Наказаний.
Покончив с официозом, командир с видимым облегчением сунул бумагу в карман.
— Тебе все понятно?
— Да.
— Отвечать «Так точно, офицер».
— Так точно, офицер.
— Ну, тогда, держи.
Офицер протянул мне металлический кружок с выбитой цифрой «32».
— Эй, — он обратился к стоящим навытяжку стрелкам. — Фомин и Сосо —проводите его к особистам.
В интонации, с которой седой офицер произнес слово «особисты», я уловил презрение, смешанное со страхом.
Два стрелка выскочили из строя.
— Ну, ты, шагом арш! — крикнул один из них —черноусый мордоворот, и несильно ударил меня между лопатками прикладом АКМ.
Я послушно зашагал по плацу, а на душе скребли кошки —до чего же погано по доброй воле соваться в пасть льва.
Из труб на крышах многочисленных деревянных бараков, поднимался рыжеватый дым. За шаткими стенами слышались разговоры, ругань, крики.
Когда мы проходили мимо очередного барака, хлипкая дверь отворилась, и в облаке пара на пороге возник обнаженный до пояса стрелок. Не спускаясь вниз, прямо с крыльца, он принялся мочиться и, когда я приблизился, задел меня желтой теплой струей. Конвоиры захохотали, я же усилием воли заставил себя продолжить путь, стряхнув со щеки вонючие капли.
За бараками показалась гигантская статуя, смутно мне знакомая. Вернее, не мне, а Андрею Островцеву. Два могучих тела, воздевшие в едином порыве руки, с накрепко стиснутыми в кулаках рукоятками серпа и молота —не вырвешь, не отнимешь —эти двое могли бы держать на руках небесный свод. Рабочий и колхозница. Мужчина и женщина. Прямо как я и Марина.
Перед статуей —широкая площадка, на которой, уныло свесив лопасти, дремали вертолеты.
Далеко впереди виднелся обломок Останкинской башни и щербатые коробки многоэтажек.
Слева от меня расположилась каменная арка с шестью колоннами и статуей. Опять-таки —мужчина и женщина, снова —воздетые к небу руки, но на этот раз в них не серп и молот, а нечто похожее на веник. Прямо перед аркой стояли стрелки, а за ней виднелись увенчанные звездами золотистые шпили.
Я свернул к арке.
— Куда?
Приклад врезался между лопатками.
— Направо топай.
А вот и тот самый барельеф, где фотографировались Островцев и его жена! Бронзовая женщина как ни в чем ни бывало изучает какие-то схемы; космонавт в шлеме и в шнурованных, похожих на мои, ботинках, поднимается по ступеням к гигантской ракете. Вот только ракета никуда не летит —сломленная по каменному шлейфу, она лежит неподалеку от постамента.
По ступенькам мы спустились к узкой решетчатой двери, рядом с которой дежурил стрелок. Он посторонился, не обронив ни слова. Мы вошли. Просторная зала освещена несколькими тусклыми лампочками, на каменном полу —обширные лужи, подернутые ледком. Костюм космонавта, модель спутника, луноход, — похоже на музей.
— Вон туда.
Конвоир подтолкнул меня к двери, сам же, как и его товарищ, остался в холле.
Я замер на пороге небольшой комнаты, где за столом перед красным абажуром сидели мужчина и женщина. Свет от лампы играл на черной коже их плащей, на двух значках, пришпиленных к отворотам плащей, — бронзовых, тяжелых значках: сомкнутая звериная челюсть держит букву «О».
— Проходите, товарищ, — сказал мужчина. У него был ласкающий голос и открытый, добродушный взгляд. За окладистой бородой и усами не видно рта, но казалось, что он улыбается.
— Меня зовут Глеб Пьяных, я капитан ОСОБи первого ранга, это —моя помощница.
Особист… Один из тех, кто … кто изнасиловал мою Марину. Мне захотелось вцепиться в скрываемое бородой горло…
Женщина прятала глаза за стеклами темных очков. Судя по ее выпяченному подбородку и поджатым синеватым губам, она не склонна к болтовне.
Я присел на указанный особистом стул.
— Мы рады приветствовать вас в Цитадели, — бородач улыбнулся, обнажив желтые пеньки зубов, и достал портсигар. — Лорд-мэр, со свойственным ему великодушием, дает вам шанс изменить свою жизнь в полном соответствии с девизом нашего движения «Будущее зависит от тебя».
Особист закурил, с наслаждением втягивая в легкие дым.
— Как вы воспользуетесь этим шансом —это уже ваше дело, но лично я советую не упустить его. Другого не представится.
— Номер жетона? — отрывисто каркнула особистка, шелестя бумажками.
— Тридцать два.
— Ваше имя?
— Ахмат.
— Ахмат? — Глеб Пьяных сверкнул на меня глазами.
— Так точно.
— Пол?
— А что, не видно?
Бородач погрозил мне пальцем:
— Не нужно ерничать, товарищ. Не время, не место.
— Мужчина.
— Возраст?
— Полагаю, тридцать лет.
— Место пробуждения?
— Дж… джонка.
Особисты изумленно уставились на меня.
— Что еще за джонка?
— Джонка —это плавучий ресторан на Москве-реке, я пробудился в его трюме.
— Где именно это произошло?
Бородач буквально ел меня глазами.
— Точно не помню. Джонку прибило к берегу ночью.
Бородач отложил в сторону сигарету, взял со стола какой-то тюбик.
— Не желаешь? — спросил он у напарницы. Та отрицательно качнула головой.
— Обожаю космическую жратву, — особист выдавил из тюбика себе в рот что-то желтоватое.
— Состоите ли в какой-либо секте? — особистка вновь повернулась ко мне.
— Нет.
— Знаете что-нибудь о врагах Лорд-мэра?
— Ничего.
Она отложила в сторону карандаш.
— Ну что же, тридцать второй, полагаю, вы можете быть допущены к испытаниям. Ты не против? — особистка посмотрела на напарника.
Бородач развел руками.
— Я могу идти? — приподнялся я.
— Но! — засмеялся Глеб Пьяных. — Прыткий какой. А взнос?
Так вот, значит, за что погиб Снегирь! За взнос…
Я открыл рюкзак и, вынув холщовый мешочек, выменянный у Цыгана, положил на стол перед особистами.
Бородач развязал зубами бечевку, достал пакетик с белым порошком.
— Кокаин?
Надорвал пакетик, лизнул порошок.
— Весьма недурно, — по физиономии особиста разлилось блаженство. — Можете готовиться к испытаниям. И передайте своим конвоирам вот это.
Он протянул мне клочок бумаги. Выходя из комнаты, я успел мельком глянуть на клочок: на нем крупными печатными буквами было написано: «ЖИЗНЬ». Что это значит?
Конвоиры уставились на меня, как на вернувшегося с того света. Почему стрелки так боятся особистов? Мне черные плащи не показались страшными. Уж не лгун ли наш великий учитель Христо?
— Давай резолюцию, — пробасил усатый конвоир.
— Что?
— Резолюцию, говорю, давай.
Я протянул бумажку.
— «Жи —знь», — прочел он. — Ну, пошли.
Снаружи стемнело. Кое-где на сером небе заискрились звезды.