Я не любил вспоминать о некоторых вещах, которые мне приходилось делать, чтобы сохранить свое положение призрака в мире живых, мне особенно не хотелось вспоминать о таких поступках в связи с Дэйвом, которого я по-прежнему не только уважал, но и любил. После того, как я решил как следует обдумать проблему сохранения моего прежнего положения чуть попозже, когда появится вся информация, мои думы поплыли своим путем в обычном порядке.
Именно Карл Маннгейм давным-давно подметил, что радикально-революционные и прогрессивные мыслители предпочитали употреблять механистические метафоры для описания государства, тогда как другие предпочитали растительные аналогии. Это высказывание его прозвучало значительно раньше того, как кибернетические и экологические движения проторили соответствующие пути в пустоши общественного сознания. Пожалуй, как мне казалось, два эти пути развития демонстрировали развитие отличий между точками зрения, которые по необходимости соотносились с соответствующими политическими позициями Маннгейма, приписываемыми позднее ему; и феномен этот продолжался вплоть до нынешних времен. Там были те, кому социальные проблемы представлялись экологическими расстройствами, которые могут быть решены путем несложных изменений, заменой или частичным сглаживанием острых углов — это была разновидность прямолинейного мышления, где любое новшество считается простой механической добавкой. Затем были и те, кто не решался вмешиваться вообще, потому что сознание их исследовало события вторичных и третьестепенных эффектов по мере их умножения и запутывания по всем направлениям всей системы. И тут получалась противоположность. Кибернетики находили в этом аналогию петлям обратной связи, хотя это и не было точной их копией и экологисты выстраивали ряды воображаемых точек все уменьшающихся обратных петель — хотя при этом было очень трудно понять, как они определяли их ценности и приоритеты.
Конечно, они нуждаются друг в друге — эти огородники и создатели механических игрушек. Хотя бы для того, чтобы контролировать друг друга. И пока равновесие не сместиться, механики удерживали перевес в течение последних двух столетий. Тем не менее, сегодня редко кто может быть так политически консервативен, как огородники. Маннгейм говорил об этом, и как раз именно их я больше всего и боюсь сейчас. Именно они стали теми, кто счел программу Центрального банка данных в самой крайней его форме как простое лекарство от огромного количества болезней и средство создания массы добра. Тем не менее, излечимы не все болезни, и появятся новые микробы, рожденные самой программой. И покуда мы нуждаемся в людях и того, и другого сорта, мне хотелось бы, чтобы было побольше людей, интересующихся заботами о возделывании государства, чем пересматривающих его механизм, когда торжественно открыли программу. Тогда мне не пришлось бы становиться призраком, стараться избежать той формы существования, которую я счел отвратительной, не пришлось бы опасаться, что меня опознают мои бывшие знакомые.
Затем, когда я следил за огоньками внизу, мне захотелось узнать… Я был механиком потому, что мне нравилось производить изменения преобразующего порядка в нечто более удобное для моей анархической натуры? Или я был огородником, возмечтавшим о том, что стал механиком? Я не мог решить окончательно. Джунгли нашей жизни никак не могли быть втиснуты в рамки огородника отдельного философа, спланированного и взлелеянного по его, философа, вкусам. Может, чтобы проделать с ним такой фокус, требуется побольше тракторов?
Я нажал кнопку.
Лента в кассете зашуршала, разматываясь. Я услышал голос Дэйва; он спрашивал Джона Донни из комнаты 106, и я услышал, как ему ответили, что номер не отвечает. Затем я услышал, как он говорит, что хочет записать послание для третьего лица, по прочтению которого Донни поймет, что с ним делать. Он перевел дыхание. Девушка спросила, не требуется ли ему еще и видеозапись. Он попросил включить и ее. Затем последовала пауза. Затем девушка предложила продолжать речь, но изображение не появилось. Не было поначалу и слов — только его дыхание и слабое поскрипывание. Десять секунд… Пятнадцать…
— Ты убедил меня, — сказал он и при этом снова упомянул мое имя, — …это ни какой-то случайный свет прозрения — не из-за того, что ты сказал какую-то определенную вещь — и я узнал… Это из-за характерного твоего стиля — мышления, речи — об электронике — вообще обо всем… потом я все больше и больше обнаруживал в этом знакомого… после я проверил насчет твоей геохимии и морской биологии… хотел бы я знать, чем ты так мастерски овладел за все эти годы… Теперь не знаю. Но я хотел дать тебе знать… ты не дал почувствовать… превосходства надо мной…
Затем последовала еще четверть минуты тяжелого дыхания, закончившаяся натяжным кашлем. Затем потрясенно:
— …сказать слишком много, слишком быстро… слишком рано… И взял надо мной верх…
Появилось изображение. Он ссутулился перед экраном, голова лежала на руках, кровь заливала лицо. Очки его исчезли и он выглядел косым и подслеповатым. Правая сторона распухла и одна рана зияла на щеке, а другая
— на лбу.
— …подкрался ко мне, пока я проверял тебя, — продолжал он. — Должен сказать тебе, что я узнал… Все еще не знаю, кто из нас прав… Молись за меня!
Руки его расслабились, правая скользнула вперед. Голова откинулась вправо и изображение пропало. Снова, перемотав пленку, я просмотрел эти кадры и обнаружил, что запись прервалась, когда его рука в судорогах ударила по клавишам костяшками пальцев.
Затем я стер запись. Она поступила спустя час после того, как я ушел от него. Если он не успел позвать на помощь, и если никто не пришел к нему в контору вскоре после звонка, то шансов остаться в живых у него практически не было. И даже если бы они были…
Я воспользовался переговорным пунктом, чтобы позвонить по номеру, оставленному Доном, поймал его после непродолжительных поисков, доложил, что с Дэйвом случилась беда, и необходимо выслать к нему команду мемфисской скорой помощи, если она еще у него не побывала, и что я надеюсь перезвонить ему попозже и еще раз доложить обо всем, до свидания.
Следующим я попытался набрать номер Лейлы Закери. Я долго не клал трубку, но ответа все не было. Хотел бы я знать, сколько времени потребуется управляемой торпеде, чтобы по Миссисипи дойти от Мемфиса до Сент-Луиса. Я чувствовал, что времени изучать этот раздел, беседуя с конструкторами Палача, у меня нет, он и так опережал меня. И я занялся поисками транспорта.
Очутившись у ее дома, я попытался позвонить ей от входа. Снова никто не ответил. Тогда я набрал номер миссис Глантз. Она показалась мне наиболее простодушной из той троицы, которую я проинтервьюировал в ходе моего вынужденного исследования мнений потребителей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});