На другой день (5 декабря) я проснулся раньше всех, оделся и вышел из палатки. Предрассветные сумерки оттесняли ночную тьму на запад. Занималась заря. Мороз звонко пощёлкивал по лесу; термометр показывал — 20° С. От полыней на реке поднимался пар. Деревья, растущие вблизи их, убрались инеем и стали похожими на белые кораллы. Около проруби играли две выдры. Они двигались как-то странно, извиваясь, как змеи, и издавали звуки, похожие на свист и хихиканье. Иногда одна из них поднималась на задние ноги и озиралась по сторонам. Я наблюдал за выдрами из кустов, но всё же они учуяли меня и нырнули в воду.
На обратном пути я занялся охотой на рябчиков и подошёл к биваку с другой стороны. Дым от костра, смешанный с паром, густыми клубами валил из палатки. Там шевелились люди, вероятно, их разбудили мои выстрелы.
Напившись чаю и обувшись потеплее, стрелки весьма быстро сняли палатки и увязали нарты. Через какие-нибудь полчаса мы были уже в дороге. Солнце взошло в туманной мгле и багровое. Начался очередной день.
По тем островкам живого леса, которые в виде оазисов сохранились по сторонам реки, можно было судить о том, какая в этих местах была растительность. Здесь в изобилии росли кедр и тополь, там и сям виднелись буро-серые ветки кустарникового клёна с сухими розоватыми плодами, а рядом с ним — амурская сирень, которую теперь можно было узнать только по пучкам засохших плодов на вершинах голых ветвей с тёмно-серой корой. Ближе удалось рассмотреть куст жасмина и амурский барбарис с сохранившимися замёрзшими плодами.
К зиме в Зауссурийском крае количество пернатых сильно сократилось. Чаще всего встречались клёсты — пёстрые миловидные птички с клювами, половинки которых заходят друг задруга. Они собирались в маленькие стайки, причём красного цвета самцы держались особняком от жёлто-серых самок, Клёсты часто спускались вниз, что-то клевали на земле и подпускали к себе так близко, что можно было в деталях рассмотреть их оперение. Даже будучи вспугнуты, они не отлетали далеко, а садились тут же, где-нибудь поблизости. Затем в порядке уменьшения особей следует указать на поползней. Я узнал их по окраске и по голосу, похожему на тихий писк. В одном месте я заметил двух японских корольков — маленьких птичек, прятавшихся от ветра в еловых ветвях. Там и сям мелькали пёстрые дятлы с белым и черным оперением, с красным надхвостием. Для этих задорных и крикливых птиц, казалось, не страшны были холод и ветер. Рыжие сойки, крикливые летом и молчаливые зимой, тоже забились в самую чащу леса. Увидя нас, они принимались пронзительно кричать, извещая своих товарок о грозящей опасности. Попадались также большеклювые вороны и какие-то дневные хищники, которых за дальностью расстояния рассмотреть не удалось. По проталинам на притоках реки раза два мы спугнули белых крохалей. Они держались парами— вероятно, самцы и самки. Сабитов убил одного крохаля из винтовки. Пуля разорвала его на части, и я очень сожалел, что с птицы нельзя было снять шкурку для определения.
Часа в четыре мы дошли до ключика Олосо. Отсюда начались гари.
Дальше в этот день мы не пошли; выбрав небольшой островок, мы залезли в самую чащу и там уютно устроились на биваке.
Вечером стрелки рассказывали друг другу разные страхи, говорили о привидениях, домовых, с кем что случилось и кто что видел.
Странное дело: стрелки верили в существование своих чертей, но в то же время с недоверием и насмешками относились к чертям удэхейцев. То же самое и в отношении религии: я неоднократно замечал, что удэхейцы к чужой религии относятся гораздо терпимее, чем европейцы. У первых невнимание к чужой религии никогда не заходит дальше равнодушия. Это можно было наблюдать и у Дерсу. Когда стрелки рассказывали разные диковинки, он слушал, спокойно курил трубку, и на лице его нельзя было заметить ни улыбки, ни веры, ни сомнения.
Утром 6 декабря мы встали до света. Термометр показывал —21° С. С восходом солнца ночной ветер начал стихать, и от этого как будто стало теплее.
Раньше, когда долина Кусуна была покрыта лесом, здесь водилось много соболей. Теперь это пустыня. На горах выросли осинники и березняки, а места поемных лесов заняли тонкоствольные тальники, ольшаники и молодая лиственница.
В этот день мы дошли до устья реки Буй, которую китайцы называют Уленгоу[42]. Тут мы должны были расстаться с Кусуном и повернуть к Сихотэ-Алиню.
Около устья Уленгоу жилудэхеец Сунцай. Это был типичный представитель своего народа. Он унаследовал от отца шаманство. Жилище его было обставлено множеством бурханов. Кроме того, он славился как хороший охотник и ловкий, энергичный и сильный пловец на лодках по быстринам реки. На моё предложение проводить нас до Сихотэ-Алиня Сунцай охотно согласился, но при условии, если я у него простою один день. Он говорил, что ему нужно отправить своего брата на охоту, вылечить больную старуху мать и снарядиться самому в далёкий путь.
Этой женщине было 60 лет. Она являлась хранительницей древних традиций, обычаев и обрядов, знала много сказаний, знала, в каких случаях какой налагается штраф (байта), и считалась авторитетной в решении спорных вопросов о калыме при заключении или расторжении браков.
Я согласился пробыть в доме Сунцая весь следующий день и не раскаялся. Сам хозяин и его мать оказались довольно общительными, и потому мне удалось узнать много интересного о шаманстве и записать несколько сказок.
Вечером он угостил нас струганиной. На стол была подана целая замороженная рыба. Это оказался ленок (по размерам немного уступающий молодой горбуше). Мы отбросили предубеждения европейцев к сырой рыбе и оказали ей должную честь.
Глава двадцатая
Через Сихотэ-Алинь
![]()
Река Уленгоу. — Гарь. — Наледи. — Труп китайца. — Сбросовый выступ. — Перевал Маака. — Облака и снег. — Западный склон Сихотэ-Алиня. — Дикушка. — Чёртова юрта. — Реки Мыге и Бягаму. — Метель. — Бикин в верхнем течении. — Брошенная юрта. — Изгнание черта. — Страхи. — Ночные звуки.
Следующие четыре дня (с 9 по 12 декабря) мы употребили на переход по реке Уленгоу. Река эта берёт начало с Сихотэ-Алиня и течёт сначала к юго-востоку, потом к югу, километров 30 опять на юго-восток и последние 5 километров снова на юг. В средней части Уленгоу разбивается на множество мелких ручьёв, теряющихся в лесу среди камней и бурелома. Вследствие из года в год не прекращающихся пожаров лес на горах совершенно уничтожен. Он сохранился только по обоим берегам реки и на островах между протоками. Глядя на замёрзшие протоки, можно подумать, что Уленгоу и летом богата водой. На самом деле это не так. Сбегающая с гор вода быстро скатывается вниз, не оставляя позади себя особенно заметных следов. Зимой же совсем другое дело. Вода заполняет ямы, рытвины, протоки и замерзает. Поверх льда появляются новые наледи, которые все увеличиваются и разрастаются вширь, что в значительной степени облегчало наше продвижение. На больших реках буреломный лес уносится водой, в малых же речках он остаётся лежать там, где упал. Зная это, мы захватили с собой несколько топоров и две поперечные пилы. При помощи их стрелки быстро разбирали завалы и прокладывали дорогу.
После 1 декабря сильные северо-западные ветры стали стихать. Иногда выпадали совершенно тихие дни. Показания анемометра колебались теперь в пределах от 60 до 75, но вместе с тем стали увеличиваться морозы.
Чем ближе мы подвигались к перевалу, тем больше становилось наледей. Такие места видны издали по поднимающимся от них испарениям. Чтобы обойти наледи, надо взбираться на косогоры. На это приходится тратить много сил и времени. Особенно надо остерегаться, чтобы не промочить ног. В этих случаях незаменимой является удэхейская обувь из рысьей кожи, сшитая жильными нитками.
