Читать интересную книгу Сборник воспоминаний об И Ильфе и Е Петрове - Илья Ильф

Теперь Крым был в руках армии Манштейна, и, помимо угрозы возможного форсирования пролива для высадки на Таманском берегу, значительно ухудшилось положение гарнизона СОР (Севастопольского оборонительного района).

Срочный вызов по поводу предложений командования фронтом и адмирала Октябрьского, остававшегося в Севастополе, привел меня в начале июня в Москву.

Уже в третий раз с начала войны мне пришлось прилетать по вызову в столицу, и время здесь неизменно протекало по своеобразному стандарту. Гостиница "Москва" - предварительный доклад тогда еще генерал-полковнику Василевскому и адмиралу Кузнецову, затем доклад в Кремле - и опять гостиница, до отъезда на аэродром с рассветом следующего дня.

Так было и в этот раз.

Гостиница "Москва" была в ту пору своеобразным штабом писателей-фронтовиков, работавших в "Правде", "Известиях" или в "Красной звезде". Затемненные, неуютные в то время номера "Москвы" нужны были этим людям только для того, чтобы созвониться с редакциями и написать в человеческих условиях то, что накопилось, наболело и что не укладывалось в листки блокнота, коробившегося на ящике из-под гранат, в блиндаже.

Почему-то тогда преобладало мнение, что военные корреспонденты пишут, обращаясь преимущественно к миллионам трудящихся, обеспечивающих фронт своей работой в тылу. Очевидно, в какой-то мере это так сначала и было. Но очень скоро оказалось, что бойцы в дотах, дзотах и в траншеях переднего края тоже с нетерпением ожидают прихода московских газет, и не из интереса к сенсационным материалам, а стремясь уяснить себе смысл исторических событий, участниками которых они являются. С другой же стороны, военные корреспонденты стремились лично видеть самые острые моменты борьбы, побывать там, где шла боевая работа, страда пехотинцев, летчиков и моряков, "побывать в их шкуре", с тем чтобы лучше понять их психологию, настроения, их волю к победе, мечты...

Ради достоверности каждого слова, ради возможности свидетельствовать перед всем миром правду о войне, наконец, ради морального права говорить от имени советского солдата многие из фронтовых писателей рисковали жизнью, и не всегда в тех случаях, когда этого требовал хладнокровный расчет. Нелегко ведь рассчитывать и взвешивать каждый свой шаг, находясь в горячее время в составе боевых порядков.

А ведь война только разгоралась.

И никто из тех, кто встретился в этот июньский вечер в гостинице "Москва", не думал, что следующий, кому предстоит дорого заплатить за стремление все увидеть и все понять, находится среди нас.

Во многом схожий со своими собратьями, особенно по целеустремленности и сознанию ответственности перед народом, Евгений Петров казался только более порывистым и нетерпеливым.

Услышав несколько кратких рассказов об удивительных делах защитников Севастополя и об условиях, в которых приходится перебрасывать для них пополнения и вывозить раненых на миноносцах, самолетах и подводных лодках, Петров мгновенно загорелся желанием сейчас же, немедленна лететь в Краснодар. И, конечно, с тем, чтобы потом пробираться дальше, в Севастополь.

Несмотря на то, что записные книжки его были полны нереализованными замыслами в связи с последней поездкой на Северный фронт, он решил бросить все. С этого момента ему все и всё мешало, и он чуть не насильно увлек меня двумя этажами выше, в свой номер.

Здесь, с почти мальчишеской гордостью показав трофейный автомат, подаренный ему на фронте (он лежал у него в среднем ящике письменного стола), Евгений Петрович снова стал горячо убеждать взять его утром в самолет. При этом он хватал меня за плечи, обнимал, пытался угощать, клялся выполнять все ограничительные требования и, еще не добившись согласия, стал укладывать белье в маленький чемоданчик.

Наконец условились, что без командировочного предписания от Главполитуправления Петрову лететь нельзя. Насчет же поездки в Севастополь решили добиваться согласия командующего фронтом, на месте.

Так или иначе, но, преодолев или обойдя несколько препятствий, Евгений Петрович появился через сутки на аэродроме, притащив какую-то бумагу со штампом, которую он успел достать только потому, что Генеральный штаб задержал мой вылет на сутки.

Летели мы в Краснодар, через Сталинград, но о полете я ничего не помню, так как отсыпался после Москвы и, в предвидении черноморских дел, так крепко, что даже необыкновенно оживленный спутник не мог мне помешать.

В Краснодаре, еще не осмотревшись, Евгений Петрович начал с просьбы (если не с требования!) разрешить ему отправиться в осажденную Главную базу Черноморского флота.

Нелепо сейчас говорить о каких-либо предчувствиях, тем более что погиб Петров не под Севастополем. Но вероятность такой гибели была очень велика, так как именно в этот период черноморцы потеряли подряд несколько кораблей из числа блокадопрорывателей. Поэтому вся хитрость заключалась в том, чтобы отдалить путешествие писателя в Севастополь до улучшения обстановки.

Пришлось очень скупо рассказать об общем положении в Крыму, на Тамани и в Азовском море после падения Керчи, о чем, по понятным соображениям, Совинформбюро не делало никаких сообщений.

В этот период по ряду признаков можно было ждать десанта на Таманский полуостров как из Керчи, так и из Мариуполя; знали мы и о намерении фашистской южной группы армий еще раз прорваться к Ростову и форсировать Дон.

Петрову были предложены на выбор очень интересные участки фронта, однако он настаивал на своем, пока же согласился съездить в Новороссийск, очевидно рассчитывая проскочить в Севастополь без разрешения начальства.

Сначала всем нам казалось, что настойчивость Петрова отчасти объясняется тем, что он до конца не представляет себе всех сложностей, риска и опасностей, которым подвергаются блокадопрорыватели.

Ведь в штабах и политотделах, вместо терминов "прорвался" или "форсировал с боем" можно было слышать лишь фразы: "Ташкент" возвратился из Севастополя и вывез столько-то раненых..." Или: "Вернулась из Главной базы "малютка №...", доставив туда боезапас и авиабензин..."

Профессиональная традиция состояла в том, чтобы избегать громких фраз, и непосвященному трудно было понять подлинное значение слова "возвратился". А если один из кораблей не возвращался из похода, то об этом вовсе не говорили с непосвященными и не сообщали в открытых сводках. Таким образом, общая картина морских коммуникаций с блокированной базой со стороны выглядела довольно спокойно.

Но когда Евгений Петрович возвратился в Краснодар из Новороссийска, где он сам видел "благополучно прорвавшиеся" корабли и подводные лодки, говорил с матросами и офицерами, настойчиво выпытывая у них все детали операций, и где, наконец, член Военсовета ЧФ И. И. Азаров разъяснил ему обстановку в самом Севастополе, предположение о недостаточной осведомленности Петрова отпало 1.

1 Позже это подтвердилось, когда был опубликован его очерк "Севастополь", датированный 25 июня 1942 г. Это значит, что за сутки до выхода в море на "Ташкенте" в полевой сумке (с которой он не расставался) уже лежала готовая корреспонденция об исключительно тяжелом положении Севастополя на двадцать первый день штурма, являвшаяся сводкой собранных им сведений. Причем надо помнить, что наиболее драматическую информацию Е. Петров не мог привести по цензурным условиям.

И вот тогда полностью раскрылся не только характер Петрова, но и его понимание своего профессионального долга. Информация от уцелевших людей, полученная на палубе корабля, трубы и надстройки которого были продырявлены осколками, а стволы зениток покрыты обгоревшей краской, - эти живые и образные рассказы, которые отбили бы охоту у многих поглядеть своими глазами на "прорыв блокады", еще больше укрепили желание Евгения Петровича во что бы то ни стало попасть в Севастополь.

Не хочется вспоминать последний разговор с ним перед выходом в море. Разговор был тягучим, нудным и неискренним по моей вине, так как самого серьезного довода нельзя было сказать вслух именно ему, Петрову. А он упорно добивался своего, и не столько логичностью доводов, сколько обезоруживающей искренностью. Что же касается разговора о риске, то его он вообще не принимал и, выслушивая наши предостережения, злился, так как считал, что обязан рисковать, когда это нужно для дела.

Помирились мы, только когда он дал честное слово не сходить с корабля и возвратиться обратным рейсом на нем же.

- Но ведь это означает только одну ночь? Что же я успею увидеть?

- Даже меньше... Всего два или три часа в Севастополе, но вы увидите все!

Только потом он понял значение этого малоубедительного посула.

Забегая вперед, надо сказать, что, по рассказам командира "Ташкента" и по заверениям самого Евгения Петровича, он сходил с корабля лишь на импровизированный причал и прилежащий край берега, где складывались выгружаемые ящики с боезапасом и стояли рядами носилки с ранеными, ожидавшими эвакуацию на Большую землю, так что данное слово он сдержал. Но "послушание" Петрова объяснялось просто - наблюдать происходящее было выгоднее всего, оставаясь на лидере и поднявшись на мостик, откуда открывалась панорама ночного штурма осажденной крепости.