себя.
– Я не чувствую себя собой.
– Та Грета, которую я знаю, слишком упряма, чтобы прислушиваться к кому-то.
– Ну, – медлит она, гоняя кругами по бокалу янтарное пиво, – я же слушаю тебя.
– Тебе не нужно, чтобы я что-то такое тебе говорил. Ты сама уже знаешь, что надо делать.
– Играть быстрее? – поддразнивает его она, и он смеется.
– Только не ту песню, – отвечает он, а потом голос его становится печальным: – Она же о твоей маме, верно?
Она кивает, хотя он и не видит ее.
– Я не должна была пытаться исполнить ее.
– Но ты все же замахнулась.
– Это был безрассудный шаг.
– Не безрассудный, а эмоциональный. И в этом нет ничего неправильного.
Она снова делает глоток пива и ставит бокал на стол.
– Они хотят согласовать программу концерта. Хотят, чтобы я начала с «Пролога».
– А ты этого не хочешь. – И его слова звучат как утверждение, а не как вопрос.
– Ненавижу оставлять дела незаконченными, – говорит она, и они оба понимают, что она теперь не о «Прологе». Она опускает лоб на ладонь. – Часть меня хочет попробовать еще раз, но мне кажется невозможным вернуться к этому.
– Я понимаю, что это был всего лишь набросок, скелет песни. Но, судя по тому, что я слышал, кости у него хорошие. И тебе нужно лишь захотеть завершить начатое.
– Они заставили меня пообещать оставить это дело.
– Да пошли они, – выпаливает он так быстро, что она смеется. – Я серьезно. Видео разошлось не только потому, что всем хотелось поглумиться над тобой. Ты заставила народ почувствовать что-то особенное, пусть даже и не стремилась к этому. Ты притягивала к себе как магнит. Как всегда.
Грета чувствует, что в горле у нее образуется ком.
– А вдруг все повторится?
– Не повторится. Но даже если это произойдет, то что ж… Это лишь одна из составляющих.
– Составляющих чего?
– Искусства. И тебе известно это лучше, чем кому бы то ни было. И худшее, что ты сейчас можешь сделать, так это пойти на попятный. Наплюй на пиджаков! Сделай еще одну попытку. Сыграй ва-банк. Сделай все как следует. А потом иди и пой о том, что чувствуешь.
– А дальше ты скажешь, что я должна выложиться до конца, – шутит она, но он не смеется.
– Так оно и есть. Послушай, если ты не готова к воскресенью, значит, не готова. Но только удостоверься в том, что это твое решение, а не их. И, чтобы ты ни решила, тебе все равно надо взять в руки свою гребаную гитару, о’кей? И как можно скорее. Просто играй!
– О’кей, – говорит Грета и в ту же секунду понимает, что скучает по нему. Действительно, скучает.
Она вспоминает, как они приземлились в Нью-Йорке, все еще не пришедшие в себя после похорон, а также последовавшие за этим тяжелые дни. В аэропорту Люк хотел было по привычке сесть в одно с ней такси, но Грета отрицательно покачала головой.
– Думаю, мне нужно побыть одной, – сказала она, и он послушно кивнул и наклонился к ней, чтобы поцеловать, прежде чем она захлопнула дверцу.
Она не могла спать в ту ночь и около четырех утра сдалась и вышла прогуляться, направившись сначала в Нолиту, а потом в Чайна-таун. Улицы были пусты, а фасады магазинов забраны решетками. В конце концов она пошла к реке, где долго стояла и смотрела на Бруклинский мост, на огни едущих в город машин.
Она остановилась на нем только раз, чтобы рассмотреть каменные арочные перемычки. Впереди всходило солнце, словно разрезанное на куски высокими зданиями. Эти куски сначала были желтыми, потом оранжевыми и еще позже розовыми. И к тому времени, как она добралась до квартиры Люка в Дамбо, окончательно рассвело. Его голос звучал по переговорному устройству сонно, и он ждал ее в холле, босиком, с мутными глазами.
И стоило ей увидеть его, как она поняла. Они оба все поняли.
– Не делай ничего поспешно, – попросил он ее, но ей не казалось, что она поступает именно так. Казалось, это подстерегало их уже давно. Она и Люк были подобны волне, которая слишком быстро разбилась о берег. Сначала они безумно влюбились друг в друга, а когда страсть поутихла, у них оставалась музыка, и этого казалось вроде как достаточно. Но Грета прожила шесть дней в мире без мамы и знала, что ей необходимо что-то большее.
– Спасибо, Люк, – говорит она теперь в телефон. И имеет в виду не только этот разговор, но и вообще все.
– Знаешь, – и по его голосу ей понятно, что он улыбается, – я не самый плохой человек, с которым можно заключить фейковую помолвку.
– Не худший, – соглашается она.
– Удачи в эти выходные. Сожги все дотла, о’кей?
– Попробую, – обещает она и отключается.
Уже поздно, и она делает последний глоток пива, оплачивает счет и снова идет по главной улице маленького городишки. В голове у нее путаница. Она знает лишь, что в первый раз за последнее время ей не терпится играть, а это уже немало.
Когда она возвращается на теплоход, то видит все ту же служащую.
– Рада, что вы решили продолжить, – говорит она, словно знает что-то такое, чего не знает Грета, словно ей удалось проникнуть в ее мысли.
– Продолжить? – не понимает Грета и протягивает ей свою карточку.
– Наше путешествие, – отвечает женщина, будто это само собой разумеется. – Ну вместо того, чтобы перебраться сюда.
Грета оборачивается, чтобы еще раз взглянуть на маленький городок и огромную гору за ним, затем, когда карточка уже отсканирована, кладет ее в карман и спешит сесть в лифт. Она хочет нажать на 7, но потом вспоминает свою крошечную каюту с тонкими стенами и вместо этого нажимает на 2.
Выйдя из лифта, смотрит сначала налево, потом направо и пытается сообразить, где находится джаз-клуб, мимо которого они проходили в первый, полностью проведенный в море, день. Она минует фортепьянный бар и казино и находит его рядом с ночным клубом. Здесь нет ни двери, ни веревочного заграждения, один только стенд, анонсирующий сегодняшние концерты – один в восемь вечера, другой в десять. Сейчас столы пусты, а свет приглушен.
На сцене стоят синтезатор и ударная установка, окруженные всяческими колонками, микрофонами и проводами. На стене, как и в прошлый раз, висят в ряд шесть электрических гитар. Не успев понять, что делает, Грета идет по проходу, взбирается на сцену и смотрит на первую из них – красно-белую «ямаху». Оглядевшись, снимает ее с крючка. Позади нее несколько усилителей, но она не включает их. А вместо