Читать интересную книгу Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917 - Виталий Оппоков

Многое сомнительно, как в последнем факте, так и в других откровениях «товарищ Суменсон». Неопытную «корреспондентку», которая, кроме переписывания деловых бумаг, не имела никакой коммерческой подготовки, назначают «самостоятельным агентом» сперва одной, а затем двух торговых фирм. Если «корреспондентский» ее заработок составлял 120–150 рублей в месяц, то впоследствии, по ее же словам, превышал 600 рублей и более. «Размеры месячного моего заработка точно определить не могу, но в последний год он превышал тысячу рублей в месяц». Не очень-то можно поверить в предоставленную ей возможность «начинающим торговцем Яковом Фюрстенбергом распоряжаться крупными суммами без расписок». Она же созналась Александрову, что счетоводство у нее «крайне запущено», она не обзавелась ни бухгалтерией, ни служащими. Вместе с тем ее показания, в той части, которые хранил под грифом «секретно» следователь по особо важным делам, опровергают не только измышления о ее принадлежности к большевистской, но и к какой-нибудь другой революционной партии. Впрочем, сама Суменсон решительно отвергла и другие предъявленные ей обвинения. Она также развеяла легенду о «миллионах Фюрстенберга». Она показала, что в середине мая 1917 года Яков Фюрстенберг приезжал в Петроград.[166] Пробыл он в городе недели две, остановившись у сестры (Франциска Ляндау; ее муж — директор химфабрики). Яков жаловался Суменсон, что имеет большие долги, а денег нет. Объяснялось это очень просто — отсутствием опыта в коммерции, а также ростовщичестве, которым, судя по всему, он пытался заниматься. Словом, денег не хватало для большого «гешефта», для того, чтобы поставить дело так, как это было с процветающей братовой фирмой. Фюрстенберг участвовал также в различных посреднических делах, в том числе и эмигрантских, помогал в издании и распространении различной (также и большевистской) литературы. По показаниям Суменсон, Яков внес на ее счет в Азовско-Донском банке 40 000 рублей, из которых себе взял 2000. Спросил у нее разрешения и другим лицам из его клиентуры вносить деньги на ее счет. Суменсон разрешила, но, дескать, заметила, не лучше ли ему открыть свой счет. Он сказал, что «это неудобно».[167]

Не исключено, что подобными комментариями Суменсон пыталась то ли прикрыть свой откровенный грабеж хозяев фирм, выразившийся кругленькой суммой на ее банковском счету, то ли в какой-то мере задобрить следователя, сообщая хоть в малой степени удобную для него «информацию». И все же даже для предвзятого лица в этих показаниях трудно уловить «передачу немецких денег большевикам», тем более если в этих махинациях замешан американский вице-консул. Впрочем, участие последнего снова невольно навевает мысль о масонах или иной какой-то провокационной силе, использовавшей таких вот «важных свидетелей» в антибольшевистской возне.

Вот, к примеру, как делали агентом большевиков и даже большевиком небезызвестного прапорщика Ермоленко. В упоминавшемся письме Деникина к Керенскому о задержании в расположении русских войск бежавшего из плена бывшего офицера есть такие строки, сообщавшие о немецком шпионском задании: «После долгих, упорных уговоров со стороны немцев и по совету своих товарищей — пленных офицеров прапорщик Ермоленко согласился на предложение…» Что же делает Алексинский с этой фразой, получив от контрразведчиков письмо Деникина? А вот что: он втискивает понравившуюся ему фразу в антибольшевистское прокрустово ложе, то есть убирает все «лишнее». Из-под его лживого, злого пера выползает строка: «…поручение это Ермоленко принял по настоянию товарищей…» Кому тогда не было известно, что большевики в обиходе называют друг друга — «товарищ». Вот и получалось, что находившиеся в плену у немцев большевики настояли на том, чтобы их «товарищ» Ермоленко согласился выполнить «шпионские» задания немцев. Мало того, что сам Ермоленко говорил неправду, а Деникин интерпретировал ее (в показаниях Ермоленко рассказывалось о том, что одни пленные офицеры советовали ему согласиться с предложением немцев, чтобы скорее попасть домой, вторые — для раскрытия «большевистской шпионской организации» в нашем тылу, третьи решительно отговаривали), Алексинский сумел исказить даже интерпретированную выдумку. Причем сделал он это анонимно, не подписавшись под статьей «Ленин, Ганецкий и K° — шпионы», опубликованной в газете «Живое слово» 5 июля 1917 года. (Сразу же после известных событий в Петрограде, на следующий день, 6 июля, это же отредактированное письмо Деникина с комментариями за подписью Заславского и под заголовком «Дело Ленина и других» опубликовала газета «День»; с этих публикаций и началась массированная атака на большевиков.)

В «Живом слове» была и такая «правдивая» информация: «…деньги на агитацию получаются через некоего Свендсона, служащего в Стокгольме при германском посольстве. Деньги и инструкции пересылаются через доверенных лиц. Согласно только что поступившим сведениям, такими доверенными лицами являются в Стокгольме: большевик Яков Фюрстенберг, известный более под фамилией „Ганецкий“ и Парвус (доктор Гельфанд). В Петрограде: большевик, присяжный поверенный М.Ю. Козловский, родственница Ганецкого Суменсон, занимающиеся совместно с Ганецким спекуляциями, и другие…».[168]

О том, где находился «некий Свенсон-Свендсон», а также в каких «родственных связях» состояла Суменсон с Фюрстенбергом, читатель уже знает. Ну а о партийной принадлежности Козловского и Фюрстенберга (Ганецкого) сразу же дал разъяснения Ленин. В статье «Где власть и где контрреволюция?», помещенной 6 (19) июля в газете «Листок „Правды“», он писал: «Добавим, что Ганецкий и Козловский оба не большевики, а члены польской с.-д. партии, что Ганецкий — член ее ЦК, известный нам с Лондонского съезда (1903), с которого польские делегаты ушли, и т. д. Никаких денег ни от Ганецкого, ни от Козловского большевики не получали. Все это — ложь самая сплошная, самая грубая».[169]

Скорее наоборот, большевикам приходилось оплачивать Козловскому услуги, которые он оказывал им по юридическим и посредническим вопросам. Об одном подобном деле можно узнать из протокола осмотра некоторых материалов предварительного следствия («измена большевиков») от 6 октября 1917 года. В нем отмечалось, что 5 мая 1917 года «в камере Мирового Судьи 58-го участка» слушалось гражданское дело по иску госпожи М.Ф. Кшесинской о выселении из ее дома-особняка ряда политических организаций и нескольких лиц, «самовольно занявших в дни революции этот дом и отказавшихся добровольно очистить его». Поскольку в числе ответчиков являлся «Центральный Комитет Петроградской Социал-Демократической Рабочей Партии», его интересы представляли помощник присяжного поверенного Сергей Яковлевич Богдатьев и присяжный поверенный Мечислав Юльевич Козловский. Приводилась и реплика последнего, вернее, ее изложение. Козловский якобы говорил скептически о требованиях истицы, о «незаконном суде, который действует именем незаконно существующего Временного правительства», утверждал, что Кшесинская — фаворитка бывшего царя, а поэтому и ее иск незаконный. Все это строптивому присяжному даром не прошло. После июльских событий, а также разоблачений «немецкого и большевистского агента» газетами «Живое слово» и «День» Совет присяжных поверенных вынес 21 июля 1917 года постановление об исключении М.Ю. Козловского, привлеченного к ответственности, из списка присяжных.[170] Но еще раньше, менее чем через месяц после рассмотрения иска Кшесинской, охранное отделение установило за Козловским слежку. Об этом свидетельствует «Дневник наружного наблюдения» за ним (Козловский получил кличку Дипломат), первые записи в котором появились 2 июня 1917 года. В одной из них, от 9 июня, в частности, отмечалось: «…пошел в д. № 2 — в Военно-топографическое отделение в 3 ч. 15 м. дня, вскоре вышел, пошел на Дворцовую площадь в Главное управление Генерального штаба в 3 ч. 20 м. дня, вскоре вышел, пошел в штаб Петроградского военного округа… пошел на Мойку в д. № 32 — в редакцию газеты „Правда“ в 3 ч. 50 м. дня…». Если посещение «Правды» вполне логично для «большевистского агента», то чем объяснить его свободное посещение Военно-топографического отделения, штаба военного округа, Главного управления Генерального штаба? Еще большее удивление вызывает то, что столь нашумевшие «выезды Козловского за границу» осуществлялись «с разрешения Главного управления Генерального штаба», как об этом сказано в одном из документов.[171] Это относилось к июлю 1915 и июню 1916 года. Чем же объяснить такое участие «особой высокой инстанции» в делах столь подозрительного лица, проявленное в военное время? Он тоже случайное подставное лицо контрразведки в «измене большевиков» или же «свой» человек?..