Три медресе на одной площади. Площадь выложена камнем. Посередине несколько небольших пирамидальных деревьев (туя). Три гигантских стрельчатых арки смотрят друг на друга и на эти деревья.
Шах-и-Зинда.
Вовсе сказка. Мавзолеи взбираются на холм. Между ними узкая улица.
Идем по улице. Синие глазурованные порталы. За ними прохладный полумрак, сталактитовые своды, изысканный орнамент росписей, надгробия из резного камня.
Перелезаем кирпичный забор, выходим на кладбище, заросшее неизменной колючкой, и смотрим на мавзолеи издали: куча куполов на рыжем, выжженном солнцем холме. Вдали синим силуэтом руины Биби-Ханым и минареты Регистана.
Снова рынок. Мастерские ремесленников. Кузнецы, плотники, жестянщики, медники, гончары. Работают медленно, но красиво.
Полчаса смотрели, как кузнец выковывал лезвие топора. Он делал это так же, как его предки лет 300 тому назад. Он делал это долго. Такой топор, наверное, дорого стоит. В магазине неподалеку навалена гора дешевых топоров заводского изготовления. И однако же он ковал, ковал, не торопясь, уверенный в том, что его работа кому-то нужна. Мы глядели, как работает кузнец, и нам хотелось купить этот топор. Он казался нам произведением высокого искусства, он был дьявольски красив, этот обыкновенный в общем-то топор, чуть более узкий, чем обычно, с неровной кованой поверхностью, но острый, как нож. Ж. подержал его в руке и, вздохнув, положил на прилавок.
– Купил бы, – сказал он, – да тяжелый, лень везти пять тысяч верст.
Мы пошли и всё оглядывались. Издалека топор казался невыносимо красивым, от него нельзя было оторвать глаз.
Медники делали кувшины с длинными горлами – кумганы.
Плотники делали детские люльки особой конструкции, приспособленные для подвешивания к потолку.
В ларьках продавали восточные сласти – халву разных сортов, какое-то неведомое нам печенье, вареный сахар.
Пришли в чайхану. Я заказал чайник зеленого чая.
Чайханщик взял пустой чайник, бросил туда щепоть сухого чая, налил кипятку и поставил чайник на горячую плиту. Через минуту чай был готов.
Чайханщик взял со стола три грязные пиалы, поболтал ими в тазу с водой и протянул их мне. Грязная вода ручейками стекала по стенкам на донышки пиал и собиралась там в серые лужицы. Не моргнув, я забрал пиалы, забрал чайник и пошел к нашему столу.
Мы ели только что купленную на базаре крупную редиску, откусывая и выплевывая хвостики. Мы пили мутно-зеленый чай. Кругом кипел самаркандский базар. Оглушительно играла азиатская музыка.
Чай попахивал рыбой и был похож на суп. Но нам нравилось.
Потом – старый город. Идем к Гур-Эмиру. Купол его то появляется впереди, то ныряет за глинобитные стены. Он все ближе и ближе. Вот наконец последний поворот, и это чудо зодчества предстало перед нами, освещенное низким вечерним солнцем.
Перед мавзолеем высокий стройный портал с узкой аркой. Он ведет во двор, в глубине которого второй портал, и над ним – он, этот синий, гофрированный, знаменитый, тысячекратно описанный и воспетый, лучший купол мусульманского мира – жемчужина Азии, ослепляющая своей красотой всех неверных и правоверных, единственный в своем роде купол, на который небо старается не глядеть вот уже 500 лет, потому что, взглянув на него, оно тут же треснет от зависти, – ни с чем не сравнимый божественный купол, под которым покоится прах кровожаднейшего из азиатских владык.
Заплатили по гривеннику и вошли в святилище.
Пусто, сумрачно, прохладно. В центре зала несколько надгробий из мрамора и нефрита. Одно из них – Тамерлана.
По лестнице спустились в подвал. Здесь в том же порядке стоят другие надгробия. Под ними-то и лежат останки самаркандских властителей. Верхние надгробия лишь обозначают места, под которыми находятся нижние – настоящие.
Постояли. Помолчали.
Откуда-то подуло легким ветерком, и опять воздух стал недвижим.
Битвы, походы, казни, грабежи, пожары, величие, власть, могущество, кровь, пепел, вероломство, жестокость, жадность – пять столетий, как легкий сквозняк. Остались лишь кости под глыбами мрамора.
Нет, неправда. Остался Регистан. Остались Биби-Ханым и Шах-и-Зинда. Остался Самарканд. Осталось искусство. Только оно.
Поезд идет на запад. Мы сидим в вагоне-ресторане и пьем теплую, противную минеральную воду. Поезд идет резво. Через два часа – Навои.
16.5
О Нурате нам говорили все.
– Съездите в Нурату! Обязательно надо съездить! Не пожалеете!
– Как! Вы еще не были в Нурате? Просто смешно!
– Нурата – это вещь! Вот увидите!
Что мы знали о Нурате сегодня утром, когда брали билеты на автобус?
Мы знали, что Нурата – маленький, но очень старинный узбекский город, расположенный за горной цепью, в двух часах езды от Навои-Кермине. Городок этот сохранился в первозданном виде со времен Средневековья. Он знаменит своим святилищем – местом паломничества мусульман всей Средней Азии (возможно – гипербола). В святилище есть бассейн, в котором плавают священные черные рыбы, которых нельзя есть.
Нурата был последним оплотом басмачества на территории бывшего Бухарского эмирата. Он держался до середины 30-х годов. Отсюда басмачи делали набеги на соседние районы.
О Нурате ходят легенды.
Одна из них.
Отряд буденновцев, первый ворвавшийся в непокорный город, изрубил в капусту всех, кто попался на глаза. Потом конники выловили священную рыбу из священного бассейна, зажарили ее и устроили пиршество. К утру почти все победители были мертвы. Они не знали, что священная рыба несъедобна. Там же, на городском кладбище, их и похоронили.
И вот мы влезаем в маленький запыленный автобус, битком набитый аборигенами в роскошных национальных костюмах. На наших местах (места нумерованные) сидят узбечки с многочисленными сумками и мешками. Мы показываем билеты шоферу. Шофер – он тоже узбек, но в европейской одежде – что-то говорит женщинам по-узбекски, мы поняли только слово «закон», произнесенное по-русски. Узбечки встали, забрали свои мешки и сели на другие места. В последнюю минуту перед отъездом в автобус полезли безбилетники. Они просительно смотрели на шофера, и тот великодушно кивал им, разрешая. Безбилетники расположились в проходе, они сели на свои мешки и прямо на пол.
– Вы в Нурату? – спросил нас шофер. – А чего вам там надо?
– Интересуемся местными достопримечательностями, – ответили, – хотим взглянуть на святые места.
– О, – сказал шофер, – это хорошо! В Нурате есть что посмотреть, Нурата – интересный город!
Автобус тронулся.
Долго ехали по зеравшанскому оазису. На хлопковых полях, как причудливые абстрактные скульптуры, стояли наголо остриженные тутовые деревья (каждую весну их так остригают). Этот довольно мрачный пейзаж оживляли яркие платья работавших на полях женщин (мужчины на полях работают только трактористами или поливальщиками). Проехали мост через Зеравшан. Оазис кончился. Началась сухая, поросшая колючкой степь, сначала ровная, потом холмистая. Холмы становились все выше и выше.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});