— А я что, с гулянки по-твоему? — окрысилась Надя, но тут же опомнилась и присмирела. Надо было подговорить аккордеонистку в сообщники.
Нина встретила ходатайство Нади в штыки.
— Учительница! Чего же плохо тебя учила? Проси ее к себе в хлеборезку, если ты такая добренькая, а в КВЧ штатов нет.
Надя и это пропустила мимо, не время сводить счеты, а поэтому сказала со вздохом и грустно:
— Руки она свои загубит в гофманке. Это же пианистка, настоящая.
— Вот что, настоящая! Ты что ж, ее на мое место хочешь? — забеспокоилась Нина.
— Да нет, что ты! — поспешила заверить ее Надя. — Но ведь можно ее куда-нибудь устроить!
— Не знаю, вот, может быть, тут по штату художник должен быть — полагается, — смягчилась Нина. — Надо с начальницей КВЧ говорить. Сама проси!
Мымра долго не могла понять, о чем ей толкует Надя. Наконец спросила:
— А зачем нужен художник? Какие у вас тут художества?
— Как какие? — Надя всплеснула руками. — А плакаты? А лозунги и транспаранты?
— Как какие? — вторила ей Нина. — А сводки о достижениях передовых работяг? Первомайские призывы к победе коммунизма? А портреты вождей?
— Ну, вождей купить можно. На это деньги в КВЧ есть, а то, пожалуй, так нарисуют, что мать родная не узнает, скандал будет, как на шестой шахте.
— Чего — чего? Какой скандал? — наперебой затормошили все Мымру, охотницы до лагерных скандалов.
— Ничего особенно, просто на шестой шахте художник товарища Сталина нарисовал, а пожарник говорит, не Сталин, а… — Тут Мымра, понизила голос и, глянув по сторонам, шепотом сказала: — Говорит: не Сталин, а собака какая-то!
— У-у-у… — загудели зечки одобрительно.
— А оперуполномоченный тут же узнал, и обоих в карцер на десять суток.
— У-у-у, — опять зашумели зечки, непонятно только, одобряя опера или сочувствуя художнику и пожарнику.
— Вот я думаю, — продолжала Мымра, — живем мы без художника и дальше можем.
— Плохо живем, очень плохо, прозябаем.
— Прозябаем, очень плохо, — закивали головами.
Но Мымра, как ни была проста душой, все же уловила насмешку в их голосах и рассердилась:
— Ну, будет вам насмешки строить. Я ведь понимаю, не дура. С вами как. с людьми…
— А мы зеки поганые, — с кислой физиономией сказала Нина.
— Каторжанки негодные, — в тон ей добавила Галка Шимановская, веселая, разбитная украинка.
Мымра резко поднялась со стула, где сидела, и, не говоря ни слова, вышла.
— Ну вот, только все испортили, и хорошую Мымру обидели, — огорчилась Надя.
— Никуда не денется, придет как милая. Палочку о проделанной работе среди зеков поставить нужно? Нужно!
И все же Надя добилась своего. Уговорила Мымру, упросила начальницу УРЧ (учетно-распределительная часть), обещала ей спеть что-нибудь «цыганское», и, наконец, Зубстантив перевели в КВЧ культоргом.
— Только ты могла проделать такое, — сердито сказала Нина. — Завидная пробойная сила. На твое счастье, она еще и рисует!
— Да? — обрадовалась Надя. — Где она сейчас?
— На сцене, плакат к Марту готовит. Корнеев концерт отменил!
— Чего так?
— Плохо работаем!
Надя на сцену не пошла, побежала к себе в хлеборезку. Пора за хлебом. А по дороге все думала, как просто просить за кого-нибудь и как сложно за себя.
Дня через два в хлеборезку забежала Зубстантив. Она сильно похудела и, как ни странно, помолодела. Свой учительский пучок волос состригла, и короткие кудряшки очень шли к ее осунувшемуся лицу. Это была уже не строгая «училка немка Зубстантив», а совсем молодая женщина. Надя искренне обрадовалась и, несмотря на строгий запрет «посторонним не входить», пригласила зайти в свою берлогу. Угощать было нечем, от посылки не осталось и следа, даже ящик пошел на растопку, но куда важнее было поговорить как и что? Не терпелось узнать, за какие «грехи» попала сюда самая праведная учительница.
Обычно политические зечки неохотно рассказывают о своих делах, и не потому, что стыдятся своих деяний, а потому, что, возмущаясь несправедливостью обвинений, тем самым заставляют сомневаться в самом справедливом советском суде, а это уже крамола, а опер не дремлет. Но Зубстантив еще не знала такого правила и вслух откровенно возмущалась и судом и следствием. Надя слушала ее, и казалось ей, что все, что рассказывала Зубстантив, она уже много раз слышала историю с портретом вождя, только в разных вариантах. То портрет находили соседи в унитазе, и шло долгое следствие, выявляя виновника, то в газету с драгоценным ликом завернули селедку, то облили чернилами, в том месте, где были глаза великого вождя. И злодеи несли заслуженное наказание за поругание портрета человека, которого должно было держать вместо иконы. Похожую историю рассказала о себе и Зубстантив. Оказывается, во время ее дежурства в школе кто-то сорвал в классе портрет Сталина. Мало того, сорвали и бросили, скомкав, в мусорную корзину. Школа была в трауре, шутка сказать! Если неблаговидный поступок выйдет за стены школы, что скажут в районо! Классной руководительнице было поставлено на вид и приказано во что бы то ни стало найти виновного. Прошли внеочередные школьные собрания. Но никто не сознался. На педсовете Зубстантив посоветовала лучше умолчать об этом прискорбном инциденте, не придавать большого значения, не акцентировать. Большая часть учителей бурно возразила:
— Нет, нельзя! Найти злодея и наказать, чтоб другим неповадно было!
Спустя некоторое время злоумышленник был найден, хоть не сознался и не покаялся. И опять же Зубстантив заступилась за мальчика, сказав, что вина его не доказана и основывается на доносе другого мальчика. Один из учителей упрекнул ее в том, что она защищает злостного хулигана из национального побуждения. Мальчик был еврей, а другая учительница просто, без лишних слов, послала заявление в МГБ с просьбой разобраться. Разобрались. Делу был дан ход, а дальше все как у других врагов народа. Поразительно одинаково.
Валя, молчавшая до сих пор, швырнула хлебный ящик, который усердно скребла кустом стекла, и что-то быстро и весело сказала по-немецки. Бедняга Зубстантив, аж подскочила от возмущения и тоже сердито, негодуя, стала по-немецки отвечать Вале.
— Что? Что? О чем вы? Говорите по-русски, — Запротестовала Надя.
— Я говорю, — пояснила Валя, — что мы уже живем в коммунизме, не так ли? Каждому по потребности — пайка хлеба, черпак баланды, каша жуй-плюй! Каждому по труду — работой обеспечены — безработных нет. Деньги упразднены, и зеки изолированы от капиталистического окружения, полное равенство — любой уходит в карцер, в бур. Ну? Чем не коммунистическое общество? Не понимаю, почему возмущается ваша приятельница? — сказала, и опять за ящик схватилась, а голову нагнула, чтоб не видно было, что смеется, паршивка.