Тема причин и последствий «невозвращения» заслуживает отдельного рассмотрения, тем более что практика эта была связана не только с туризмом, но и с другими каналами выезда. Отметим лишь, что каждый такой случай в корне менял судьбу невозвращенца и его близких, причем далеко не всегда эти изменения были ожидаемыми. Уникальный в своем роде случай, произошедший в 1961 г., описывает российский историк С.А. Шевырин. Рабочий-ударник одного из предприятий Пермской области во время туристской поездки по Италии отказался возвращаться в СССР. Но после нескольких месяцев жизни на Западе, где он получил политическое убежище, «изменник Родины» по какой-то причине решил добровольно сдаться советским властям. В родной стране его ожидал суд и продолжительное тюремное заключение, а советская пресса усиленно клеймила беглеца, который «добровольно поменял подлинно свободную жизнь в советской стране на жалкое существование в капиталистическом мире»[661].
Выявление среди туристов потенциальных невозвращенцев являлось одной из важнейших задач, стоявших перед органами госбезопасности СССР, о чем косвенно свидетельствует советский фольклор. По сюжету одного из анекдотов периода застоя для группы советских туристов, приехавших в капиталистическую страну, гид-переводчик проводит лингвистический ликбез, переводя на иностранный язык стандартные фразы: «Как пройти в гостиницу?», «Сколько стоит лимонад?». Вдруг один из туристов интересуется: «А как будет “Предоставьте мне политическое убежище?”». – «Зачем это Вам?» – мгновенно отреагировал другой турист. – «А я просто хотел узнать, кто у нас в группе старший от КГБ».
Впрочем, практика «невозвращения» среди советских туристов была достаточно редкой. Из рассекреченных документов КГБ Литовской ССР следует, что за 1973–1980 гг. число невозвращенцев среди жителей этой прибалтийской республики составило 19 человек, причем только двое из них оказались за рубежом по каналам выездного туризма (первый случай произошел в 1974 г. в СФРЮ, откуда турист сбежал в Италию, второй – в 1979 г. в ФРГ)[662].
В то же время закономерен вопрос – а кем, собственно, была «личность в штатском» и не являлась ли она плодом воображения советского обывателя? По понятным причинам большинство документов, характеризующих деятельность КГБ в сфере зарубежного туризма, находятся в ведомственных архивах и имеют не снятый до сих пор гриф «Секретно». Однако архивные службы стран Балтии за последние годы разместили в открытом интернет-доступе большое количество документов органов государственной безопасности Латвийской ССР, Литовской ССР и Эстонской ССР. Некоторые из этих документов проливают свет и на тему пресловутой «личности в штатском» применительно к контексту советского зарубежного туризма. Например, в документе 2-го Управления КГБ Литовской ССР, датированном ноябрем 1976 г., приводится график зарубежных туристских поездок по линии республиканских профсоюзов на I квартал 1977 г. (включая и поездки в социалистические страны), после чего дается поручение «учитывая сложность обстановки, в которой оказываются советские граждане за границей, и необходимость усиления работы по контрразведывательному их обеспечению, прежде всего по предупреждению измены Родине, в состав туристских групп… предусмотреть включение ПРОВЕРЕННОЙ[663] агентуры[664]и доверенных лиц»[665].
Из подготовленной литовскими чекистами «Справки о состоянии и мерах по дальнейшему совершенствованию контрразведывательной работы на каналах временных выездов советских граждан за границу», характеризующей 1977–1978 гг., мы узнаём, что за эти 2 года из Литовской ССР в капиталистические и развивающиеся страны выехало 4388 туристов (154 группы), которые сопровождали 25 опытных оперативных работников, 159 агентов и 330 доверенных лиц. В то же время в социалистические страны выехало 23 446 человек (количество групп в документе не указано), при том что по линии КГБ их сопровождали только 19 агентов и 35 доверенных лиц[666]. На основании информации, приведенной в этом документе, можно сделать следующие выводы: 1) основной контингент секретных сопровождающих туристские группы по линии КГБ составляли отнюдь не штатные работники этой организации, а ее агенты и (чаще всего) доверенные лица; 2) в случае с поездками в капиталистические и развивающиеся страны негласный сопровождающий обязательно присутствовал в каждой группе, и их могло быть даже несколько, в то время как многие поездки в социалистические страны не имели такого специального сопровождения.
В советских туристских группах атмосфера шпионофобии, по всей видимости, искусственно поддерживалась не только с целью минимизации утечки информации о реальном положении дел в Советском Союзе, но и для эмоциональной консолидации членов группы перед лицом общего врага, который в данном случае изображался в виде агента иностранных спецслужб. Однако в сознании советских туристов также незримо присутствовал образ «личности в штатском» – сопровождавшего группу работника советских спецслужб (которого в поездке в соцстрану на самом деле могло и не быть), и это заставляло их сдерживаться в своих словах и действиях, а также сознательно ограничивать контакты с иностранцами.
В целом следует отметить, что если градус шпионофобии был наиболее высок при посещении капиталистических государств, то наибольшее число «бытовых» нарушений (злоупотребление спиртными напитками, интимные связи с иностранцами и другие проявления несдержанности в поведении) все же приходилось на страны народной демократии. Отчасти это объясняется менее жестким отбором претендентов на путешествие, отчасти – поведенческими клише советских туристов, которые не ощущали большой разницы между советской действительностью и реальностью стран социалистического лагеря. Особенно отличалась здесь дружественная и близкая во всех отношениях Болгария. В значительной степени это касалось и теневых экономических практик советских туристов, о которых более подробно будет рассказано в следующей главе.
Опасения советских функционеров, что «очень часто у советских туристов возникает неправильное представление о жизни народа того или иного государства»[667], заставляли периодически поднимать вопрос о максимальном сокращении общеознакомительных поездок советских туристов в капстраны и целесообразности «развивать поездки советских туристов специализированными группами с научными или профессиональными целями»[668]. Но существенное расширение туристского потока из СССР вовлекало в зарубежные поездки различные категории населения[669], что на практике несколько снижало уровень требований к кандидатам на эти поездки. Отчасти это объяснялось тем, что запреты стали частью механизма самоограничения советского человека. Но, входя в кровь и плоть, регламентация принимала характер специфического ритуала, негласного договора власти и населения о соблюдении хотя бы основных правил поведения, главными из которых оставались политическая бдительность и идеологическая выдержанность. На закате советской эпохи власть продолжала регламентировать «кодекс поведения», но границы запретов (особенно в отношении шопинга) становились все более зыбкими и подвижными.
Глава 9
В потребительском раю: теневая экономика путешествий за рубеж
«Он сказал: “Живя в комфорте – Экономь, но не дури”»
Значительная часть нарушений, совершенных советскими гражданами за рубежом, была связана с микропрактиками потребления и являлась реакцией на их соприкосновение с ценностями западного потребительского общества[670]. Общеизвестно, что в СССР импортные товары, особенно произведенные в капиталистических странах, пользовались огромным спросом, считались модными и престижными. Например, философ из Санкт-Петербурга Елена Травина так вспоминает о «чудесных» свойствах западных вещей в условиях позднесоветской действительности: «Предметы, чудом попавшие из-за границы, производили невероятное впечатление. Советские вещи составляли некую плотную и однородную среду. И когда вдруг какой-нибудь предмет оттуда пробивал этот серый занавес, как метеор, – со свидетелем этого чуда мог случиться шок. Я думаю, что свою первую импортную вещь запомнили многие. Во всяком случае, для многих девочек той эпохи высокие финские сапоги на молнии оставили воспоминание в эмоциональном плане не меньшее, чем первая любовь»[671]. О «магическом» воздействии зарубежных вещей на советского человека говорят и другие источники. Одна бывшая туристка, совершившая поездку в ЧССР в 1979 г., вспоминает, что больше всего ее потрясли яркие, разноцветные ранцы, которые были у каждого чешского школьника[672].