– А знаете, какой был однажды случай… Мы дрались с Колчаком…
Один случай, другой случай – и вдруг оказывается, что вы были в одной дивизии. Впрочем в последствии выясняется, что не в одной дивизии, зато на одном фронте.
А в прочем потом еще раз выясняется, что и на разных фронтах – но это все равно, что на одном.
– Помните вы такого-то?
– Как же не помнить. Герой! Куда теперь делись эти люди – мало в ком осталась хоть частица этой энергии…
– Война – праздник революции… А все-таки будни имеют своих, хотя и не так заметных, героев.
Пять минут такого разговора, десять минут, полчаса – а потом…
А потом входит Муся и напоминает, что пора в театр. Об этом же вспоминает и Бобров: у него тоже есть билет в театр. Впрочем, оказывается, что у него нет билета, но зато он достанет. В антракте он не раз и не два встретится с интересующим его лицом, скажет несколько ничего не значащих слов, но за то уже как старый знакомый и уйдет из театра, запомнив изо всей шедшей на сцене драмы или комедии одну только реплику и то из уст не находящейся на сцене Муси.
– Не забудете? Приходите, если вам нетрудно, хоть завтра.
И завтра же, не забывая, что вечером во что бы то ни стало надо найти полчаса-час и быть у Муси, – завтра же начать новый обход заинтересованных учреждений и лиц, подготавливая дело если не к положительному, то к благожелательному исходу.
* * *
Галактион Анемподистович оказался прав. То, чего не могли сделать ни цифры, ни цитаты, ни горячие речи о жилищном нужде, сделала незначительная скромная женщина и при том так умело, что никому в голову не пришло подумать о наличности во всем этом деле постороннего влияния. Бобров ни на минуту не задумывался, почему Муся с первого же слова поняла его, почему она заинтересовалась его делом, как своим, почему без его прямой просьбы и без всяких его обещаний сразу же начала энергичную и настойчивую атаку. Может быть, и на самом деле воспоминания о первой любви имеют над людьми такую удивительную силу, может быть, и на самом деле Юрий Степанович Бобров оказался таким человеком, к которому предпочтительно перед другими направились все симпатии и помыслы Муси, – все может быть. А еще вернее может быть, что женщина, не обладающая особенной красотой, с помощью своего незаурядного таланта вознесенная на самую, казалось бы, вершину, была в тайне недовольна своим положением. Может быть, она мечтала о более широком поприще деятельности и надеялась сделать Юрия Степановича Боброва трамплином для своего честолюбия, как он думал использовать ее для своего. Все может быть, мой дорогой читатель. Кто разгадает тайну женского сердца?
И совершенно был прав Бобров, когда не задумывался над этой тайной, а принимал блага свалившегося на него счастья, как должные, стремясь только как можно скорее использовать их.
Товарищ Лукьянов, к которому Бобров явился теперь не в часы, указанные официально как часы приема, а в часы действительно свободные, встретил Боброва не так, как в первое посещение. Это была дружеская, теплая встреча. Конечно, председатель губисполкома ни на минуту не думал сознаваться, что изменил свое отношение к делу под влиянием случайной встречи на квартире у Муси и под влиянием тех немногих слов, которые успела вымолвить Муся. Он совершенно искренно полагал, что всегда сочувствовал плану и что только отсутствие средств могло смутить его и то не навсегда, и то не безнадежно.
– Это вы? Здравствуйте! Что нового? Как наше дело?
Дело это стало уже их общим делом.
Равнодушие и скука исчезли с несколько ожиревшего лица председателя, и от того стало явственней заметно грубоватое, подчас злое, подчас добродушное лицо Лукьянова – плотника, Лукьянова – грозы местных буржуев и местных контрреволюционеров.
– Ты совершенно правильно подошел к делу, Бобров. По-большевистски. Только думаю, опять все наши шавки залают – нельзя, нет средств, починим старое.
Лицо председателя опять стало равнодушным и усталым.
– А ты не беспокойся. Я их при случае так фугану…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
И в виде делового предложения сообщил Боброву, что если решат выполнять большую программу, То будет ее выполнять не кооператив, достаточно слабый в финансовом смысле, а губисполком, и что он, Лукьянов, примет самое горячее участие.
Был Юрий Степанович второй раз у Ерофеева. Тот, бог весть, из каких источников, узнал о неожиданном повороте дела, усмехался в огромную бороду и говорил:
– Я ведь знал, что такие дела всегда удаются. Заходите – я могу дельный совет дать.
Механического Ратцеля взялся обрабатывать архитектор, сумевший дать все нужные Ратцелю справки и все необходимые Ратцелю цифры. Метчикова направили к одному из членов президиума – старому товарищу по заводу. Они кричали, били друг друга по плечу и, наконец, сговорились.
Еще до заседания стало ясно, что вопрос будет поставлен не о желательности выполнения большого строительного плана, а о способах изыскания потребных для этого средств. На совещании присутствовали все активные работники – и Бобров, и архитектор, и Метчиков.
Но не все прошло так гладко, как хотелось бы. Не обошлось без неожиданной оппозиции. Один из членов совещания оказался чрезвычайно осведомленным и выступил на защиту более чем скромных местных финансов. Он с цифрами в руках доказал, что город не вынесет подобных трат, если даже мобилизует все свои средства. Надежды на большую ссуду весьма проблематичны – почему именно нам, а не кому-нибудь другому. Кроме того, выяснилось, что кредиты давно распределены и надо ждать нового бюджетного года.
Доводы были так основательны, что пришлось призадуматься.
Тогда выступил Ратцель и предложил сократить, или, как он выразился, сжать программу. Построить сотню другую домов, не затевая ломки, не тратясь на новый мост и на новую трамвайную линию. С этим планом склонны были согласиться все, – но положение спас архитектор.
– Товарищи, ведь мы и не пытались получить средства, – а уж опускаем руки. Нам сейчас надо решить – строим или не строим, и начинать заготовку. Ведь время уходит.
Опять начали рассматривать вопрос сначала.
– Уж если мы откажемся, не попытавшись, – сказал Лукьянов, – то куда мы годны. Сдать дела, – да и на покой.
Ерофеев тоже замолвил свое слово в качестве специалиста по постройкам.
– Что в малых, что в больших масштабах, – лиха беда начать. А там раскачаемся, и сами не заметим, как все устроится.
Было принято довольно-таки туманное решение: считать постройку нового поселка принципиально желательным, в виду антисанитарного состояния старых слобод, но вопрос считать нерешенным впредь до выяснения возможности получения средств.
– А заготовка материала?
– Конечно, в мере возможности, надо начать.
И к резолюции было добавлено: материал заготавливать немедленно и назначить комиссию под председательством Лукьянова, которой поручить работу.
В комиссию в качестве представителей жилищного кооператива вошли Бобров и Метчиков, а архитектор – по должности губернского инженера.
Резолюция получилась очень тусклая и бледная, но зато допускала всевозможные толкования, как ограничительного, так и наоборот, расширительного характера, и все разошлись довольными.
Сторонники проекта – тем, что проект принят, противники – тем, что проект отклонен, а все вместе – тем, что длинное и скучное заседание, наконец, кончилось.
– Ну и баня, – сказал Галактион Анемподистович, – а все-таки наше дело – лафа.
– Сомневаюсь, – ответил Бобров. – Резолюция довольно тусклая.
– Милин ты мои – да ведь это и хорошо. Вот только в средствах, действительно вопрос. А что не дадут? Работать все-таки надо – чем больше успеем, тем наше дело будет вернее.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})* * *
Муся ждала Боброва с нетерпением.
– Ну, что? Решили?
Бобров рассказал.
– Деньги? Я, признаться, никогда не думаю о деньгах. Да, вот – люблю похвастаться: посмотрите, какая прекрасная вещица – это мне Лукьянов подарил, – сказала она, показывая брошь, которой было заколото платье: – пустяковишка, а я люблю такие занятные вещицы…