По его лицу струился пот; солнце, лившееся из отверстия в потолке, пекло немилосердно, жгучее как кипяток, но он молчал, потому что по-прежнему оставался одним из них, по-прежнему подчинялся своему командиру и ничто не могло заставить его предать.
– Еще? – спросил кто-то.
Он поднял голову; над ним стоял бармен.
– Прошу прощения?
– Еще пива?
– Нет. – Бармен кивнул и удалился. Немец оглядел столики, за которыми сидели матросы с сухогруза. Он знал, что они его недолюбливают, они с презрением сторонились его, словно в его бледной плоти гнездилась заразная болезнь. Но быстрее всего попасть на остров можно было только на грузовом судне, и пусть в каюте, которую он делил с дюжиной тараканов, было не повернуться – зато и заплатил он немного. По ночам через переборки к нему доносился рокот огромных дизелей – приятные звуки, напоминавшие ему о хороших людях и иной жизни.
Кто-то грубо толкнул его в плечо. Немец повернул голову. Кто это там ухмыляется из темноты, скалит зубы, крупные, как надгробия? Ах да, фон Штагель… Кудлатая рыжая борода придавала ему сходство с необузданным викингом. А рядом в полутьме прокуренного бара – мрачный Крепс. За их столиками все пили, смеялись, шумели; звуки доносились сразу со всех сторон, звенели стаканы, кто-то пьяно чертыхался, хор голосов тянул непристойную матросскую песню о дамочках, оставшихся на берегу.
– Эй, эй! – гаркнул Бруно, широкоплечий механик. – Даешь танцы!
Громовой хохот, звяканье тарелок, ножки стульев скрипят по полу. Официант поставил перед ним розовую гору свинины на ложе из картофеля и кислой капусты. Он жадно набросился на еду – завтра снова садиться на казенные харчи: яйца всмятку, чуть теплый кофе, черствый хлеб и сосиски, мгновенно плесневеющие в сыром воздухе.
– …Так что я должен был подумать? – спрашивал фон Штагеля старший радист Ханлин. – А один старшина – помнишь, был такой надутый засранец Штиндлер? – вылез в борделе на балкон, выставил свое хозяйство и стоял-красовался перед берлинской публикой! Бог ты мой! Ну, патруль долго ждать не пришлось. И вот волокут его в машину, а у него из штанов хрен торчком! А мы-то все его святым считали! На U-172 матросики его так и прозвали: Святой Штиндлер. Боже, как же мы ошибались!
– И что дальше? – полюбопытствовал фон Штагель. – Получил он свое или нет?
– А кто его знает. Могу только сказать, что в судовой роли на новой лодке его не было.
Чуть дальше за столом моторист второго класса Люшке негромко переговаривался с Биттнером, кочегаром.
– …опасные воды, – говорил моторист, – …Атлантика – кипящий котел…
– …теперь везде опасно, – отвечал Биттнер. – Это вопрос стратегии: кто хитрее, не кто сильнее.
Одна стена была задрапирована гладко, без единой морщинки, натянутым нацистским флагом. Стул под ним пустовал – командир лодки отсутствовал и как будто бы даже подчеркивал это свое отсутствие. Прочие офицеры беседовали, ели, пили, но не забывали поглядывать на дверь, выходившую на улицу.
– На прошлой неделе сволочи томми
едва не пустили ко дну лодку Эрнста, – с полным ртом говорил Ханлин.
– Я что-то такое слыхал, – перебил его сосед Дрексель, молоденький необстрелянный новобранец. – Где-то у берегов Исландии…
– Эти сукины дети выскочили нам в лоб, – продолжал Ханлин. – Закидали бомбами все вокруг лодки и довольно сильно подпортили рубку, но ребятам удалось сделать срочное погружение…
– Везучие, черти, – пробурчал Крепс.
Бруно восхищенно любовался кельнершами; девушки – их было три – сновали от стойки к столикам и обратно с большими подносами, уставленными пивными кружками. Две были высший класс – юные, белокурые, крепкотелые; про ту, что повыше, Руди порассказал ему немало интересного – а вот третья подкачала. Кривозубая уродина, отворотясь не наглядишься, а поди ж ты, самая общительная! Она охотно плюхалась на колени к клиентам, и ее голос тонул в общем грубом хоре.
– А вот в «Парадизе», – заметил Бруно, – девочки танцуют прямо на столах!
– Ишь распалился, кобелина! – не сдержался фон Штагель.
– Ну и что? Айда в «Парадиз»! Вы, болваны, думаете, горбатиться в машинном отделении большая радость? Хрен! Я хочу сперва всласть надышаться духами, а уж потом нюхать солярку с мочой. «Парадиз», а потом «Морской клуб». Сегодня мы хорошенько повеселимся.
– Я за! – заорал Дрексель.
– А, была не была! – Фон Штагель огляделся. – Шиллер, а ты?
Но тут в пивной установилась тишина: открылась входная дверь, и оттуда словно дохнуло холодом. Все звуки замерли, и стало слышно, как пыхтит в бухте буксир и где-то вдалеке тоскливо воет ревун. По твердым доскам пола решительно простучали башмаки: с улицы вошел Коррин, а с ним еще двое. Они остановились – Коррин чуть впереди, – и командир стремительно оглядел пивную, на миг заглянув в глаза каждому из своих людей.
– Хайль Гитлер! – отрывисто сказал он, щелкнув каблуками и вскидывая руку в нацистском приветствии.
Моряки вытянулись по стойке смирно и дружно ответили:
– Хайль Гитлер!
В светлых рыжеватых волосах Коррина пробивалась седина, лицо было жесткое, пронзительные, очень темные глаза смотрели повелительно и властно. Высокий – заметно выше шести футов, поджарый, атлетического сложения; на щеках – оставленные рапирой отметины, на верхней губе – едва видный шрам, из-за которого казалось, будто уголок рта Коррина изогнут в презрительной усмешке. Пилотка подводника, накинутый на плечи темно-коричневый плащ в каплях дождя, черные перчатки. Шиллер съежился под пристальным взглядом этого человека, чувствуя себя букашкой, которую изучают через окуляр микроскопа.
– Меня зовут Вильгельм Коррин, – спокойно и куда тише, чем ожидал Шиллер, объявил командир. – Итак, – он снова оглядел пивную, прищурив темные глаза, такие холодные, что по спинам моряков пробежала ледяная дрожь, – это и есть мой новый экипаж. Каждая новая команда все моложе, Герт… впрочем, они стареют быстро. – Помощник коротко улыбнулся тонкими губами, и командир вновь сосредоточил внимание на моряках.
– Да, – повторил он, – одни из вас, возможно, вернутся из похода стариками. Другие не вернутся вовсе. Кто-то станет героем. Но трусов среди вас не будет, не сомневайтесь. – Он на миг уставился в толпу, и кто– то нервно заерзал под его пристальным, изучающим взглядом. – Кое– кого из вас я уже знаю, кое-кому выпало служить под моей командой впервые. Мои требования очень просты: служить как должно моряку под германским флагом и неукоснительно выполнять мои приказы.
Фон Штагель поднес кружку к губам, но Коррин немедленно почувствовал это движение; он молча посмотрел на фон Штагеля, и тот поставил кружку на стол.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});