наступит новый день, новая ночь. Оставленное в зябкой полутьме, замерзшее детское сердце снова станет сонным и теплым. Снова будет просыпаться с беззаботным радостным трепетом. Восторженно стучать в унисон с гремящей рядом головокружительной каруселью жизни. Будет расти, переживать, влюбляться, отчаянно биться в груди горячей мягкой кувалдой, вздрагивать и замирать от ликования. Этому детскому сердцу не нужна, не может быть нужна
чужая, нелюбящая мать.
Саша резко выпрямилась и не оборачиваясь ушла. Вернулась в свою бывшую комнату, где спал ее бывший гражданский муж. Сон Виталика, в отличие от Левиной поверхностно-тревожной дремоты, казался крепким и безмятежным. Плавно струился где-то в глубине внутренней теплой тишины, без единого внешнего признака беспокойства. Виталика явно не одолевали никакие предчувствия, не плескались в голове тяжелой черной водой, ища выхода. Внутри его сновидений был штиль, безветренное неведение.
Возле шкафа молчаливо ждала сумка – с напряженно приоткрытым зубастым ртом на молнии. Саша выдохнула, перекинула сумку через плечо и все же решила в последний раз оглядеться. С невозмутимым равнодушием подумала, что, скорее всего, больше никогда не переступит порог этой квартиры. Эта квартира не была ее. Все здесь было Виталиком, каждая крошечная вещь, каждая лампочка, каждая завитушка на ковре. А со временем этот дом непременно станет Левой, пропитается его привычками, характером, его повседневностью. Его душой. Так должно быть, так происходит в естественном порядке вещей. И так обязательно будет.
Квартира, казалось, дышала размеренно, глубоко – как ее безмятежно спящий хозяин. Однако на пару мгновений Саше вдруг почудилось, что вещи вокруг беззащитны, бесконечно уязвимы; что они медленно растворяются в полутьме и взывают к ней. Письменный стол беззвучно кричал выдвинутым ящиком, приоткрытая дверца шкафа протяжным немым скрипом умоляла не уходить. Но отвлекаться на это было нельзя: до отлета оставалось совсем мало времени. Саша достала из кармана телефон, открыла приложение такси и направилась в сторону прихожей.
– Санек, ты куда? – за спиной внезапно послышался вялый тягучий голос, с трудом пробивающийся сквозь сон.
– В аптеку спущусь, – ответила Саша, чувствуя, как сердце проваливается в вакуум, а язык покрывается сухой шершавой коркой. – У меня почему-то голова раскалывается, а цитрамон закончился.
Виталик сказал что-то еще – таким же сонным и вязким голосом.
Но Саша его не слушала. Она была уже в прихожей. Зашнуровала кеды, поспешно надела ветровку и выбежала на лестничную площадку, с силой захлопнув дверь. Мгновенно преодолела обколотые плиточные квадраты, залитые густым ярко-желтым светом, и, минуя лифт, помчалась по лестнице с восьмого этажа. Кровь в голове отчаянно пульсировала, билась тяжелыми бурлящими волнами. Уже внизу, рядом с почтовыми ящиками, вдыхая острое прелое тепло подъезда, Саша вновь достала телефон и вызвала такси. На экране высветилось, что машина должна приехать через три минуты. Дороги были свободны, и ожидаемое время поездки до неблизкого аэропорта сводилось к легкому, не давящему, быстротечному получасу. Можно было расслабиться, не бояться опоздать.
Несколько секунд Саша постояла в подъезде, пытаясь прийти в себя, унять гремящие за висками, бушующие волны крови. Рассеянно скользнула взглядом по брошенному кем-то облизанному чупа-чупсу. Ярко-красному, кровянисто-влажному. Совсем не сладкому на вид.
Успокоить оглушительное биение сердца не удалось. Саша накинула капюшон и вышла в наружную ознобную темноту. Дождь все не кончался, но его шелест едва слышался сквозь мощный гул внутреннего шторма. Быстрым уверенным шагом Саша двигалась в сторону улицы – через мокрый черный, заплесканный голубоватым скользким освещением двор. По хлюпающим, расшатанным плиткам, мимо зябких кустов, мимо сырых скамеек, блестящих от жидкой фонарной голубизны. Саша покидала этот двор навсегда. Теперь все станет навсегда. Внутренний кровяной гул вот-вот утихнет. Вот-вот Саша вспорхнет в небеса, превратится в бесплотное, воздушное, анимийское существо. Избавится от своей материнской плоти – тягостной, ненужной. Почувствует глубинное освобождение от телесной громоздкости.
Когда навстречу выплыла улица, а из-за поворота показалась машина, Саша уже ощущала, как ее тело начало легчать. Как будто от нее постепенно начали отделяться сыровато-горячие алые полосы плотской ткани. Хотелось поскорее вывернуть свою телесную оболочку наизнанку, извергнуть из себя всю скопившуюся тяжесть до последней капли.
Водитель неторопливо вышел, открыл багажник. Увидев, что у едущей в аэропорт пассажирки нет ни одного чемодана, только небольшая спортивная сумка, слегка удивился, приподнял мохнатые брови. Саша в ответ молча улыбнулась. Да, она решила отправиться в путь налегке. Да и что стоило брать из старой жизни, из тесного, давящего Тушинска?
Через минуту такси мчалось по пустынным улицам, время от времени останавливаясь перед горячим, словно бурлящим красным светом, сигналом не замирающего на ночь дорожного кровотока. Саша опустила оконное стекло. Дождь почти затих, и предутренний летний город дышал глубоко и влажно. Мимо проносились очертания спящих многоэтажек. В большинстве окон свет не горел, и дома смотрели одинаковыми слепыми прямоугольниками застекленной черноты, что придавало им безучастный, неживой вид. А дальние ряды зданий и вовсе казались всего лишь сырыми отпечатками на вязком слое темно-синего воздуха.
В кармане тревожно завибрировал телефон. Сердце снова рухнуло в пустоту, за ребрами щекотно пробежал тоненький острый сквозняк. Но нет, это был не Виталик: пришло эсэмэс от «Полосатого слоненка», который обещал скидки до пятидесяти процентов на коляски и развивающие игрушки. Будто даже тушинский магазин детских товаров почуял неладное среди дождливой июньской ночи. Выдохнув, Саша удалила сообщение. А затем принялась блокировать и удалять из списка контактов все сохраненные номера. Виталика, Кристины, мамы, Сони, Бори, старых знакомых, бывших коллег, мимолетных приятельниц. Саша знала, что ее не поймут, никогда не поймут. Любые попытки объяснений могли принести лишь обоюдную боль. Глухую и нескончаемую. Нужно было отрезать пути к остающимся в прошлой жизни людям. Даже к дочери. Ко взрослой, уже совершеннолетней дочери, живущей беззаботной студенческой жизнью.
Заблокировав последний номер, Саша посмотрела в окно. Такси уже было совсем недалеко от аэропорта. Навстречу катились медленные машины, постепенно вливались светом фар в тихое приближающееся течение утра. Длинным громоздким животным проползла фура – протащила мимо свое массивное сонное тело.
Такси в очередной раз остановилось у светофора, и Саша увидела вдалеке, за правым рукавом Кровянки, корпус больницы, в которой два года назад проснулась в неожиданный вялотекущий кошмар. А рядом, в открывшемся взгляду дворе, среди переполненных помоечных баков и отдельно стоящих мусорных пакетов со вспоротыми брюхами, белело опрокинутое кресло с двумя отломанными ножками. Оно казалось огромной, обессиленной, завалившейся на бок чайкой. Так и не долетевшей до заветного моря. В отличие от Саши, которой до цели оставалось совсем чуть-чуть.
Темнота вот-вот окончательно потеряет свою плотную, физически ощутимую сердцевину. Искусственное уличное освещение смешается с