Иван прицепился поясом к скобе. И стоя на узенькой площадочке, начал не спеша, основательно и деловито, с необыкновенной и не свойственной ему тщательностью разоблачаться. Со скафандром он провозился минут двадцать пять. Но зато он был полностью уверен, что ничего не повредил, что все в полном порядке. Он аккуратно скатал скафандр в трубку, сложил его втрое, впихнул в шлем и повесил на скобу. Снял с пояса комбинезона нож-резак, повесил рядышком со шлемом. Отдыхал. Потом с не меньшей тщательностью стянул с себя комбинезон со всем содержимым его полостей, карманов и кармашков. Долго не мог выскользнуть из бронекольчуги – не так-то просто это было сделать в полувисячем положении. Но выскользнул. Свернул и ее.
Отдышался. Заглотнул шарик стимулятора. Поверх узких, облегающих трусов натянул широкий пояс, снятый с комбинезона, переложил туда яйцо-превращатель, несколько усыпителей одноразовых, пригоршню стимуляторов, застегнул. Сверху повесил нож-резак. Задумался.
Но ничего иного в голову не приходило. Надо было действовать только так! Может, эти «мудрейшие» и «многосущностные» и могли бы в его положении придумать что-то более разумное и заведомо обрекающее на успех, но он не мог! Не мог, и все тут! Нет, надо только так! Иван отбросил сомнения. Отцепил пояс скафандра от скобы, прикрепил к нему все свое хозяйство, вытащил резак из ножен. Постоял с минуту. И прыгнул вверх.
У него еле хватило запаса, чтобы уцепиться тремя пальцами за верхнюю скобу. И все-таки он ухватился за нее, подтянулся, вскарабкался, встал одной ногой на узенькую железяку. И снова прыгнул. На этот раз, чтобы не рисковать, еще прежде чем он коснулся очередной скобы, Иван другой рукой с силой всадил в железную стену колодца свой нож-резак. Тот воткнулся пробил железо как фольгу. Иван резко развернул нож плашмя, чтоб не прорезал железа не соскочил. И подтянулся. Выше забираться не стоило.
Он выбрал подходящее место подальше от скобы. Выбрал на ощупь, так как встроенный прожектор находился вместе со всей энергобазой в скафандре, не доставать же его! Резак был отменный, но Ивану пришлось хорошенько попотеть, прежде чем он вырезал в железе почти ровный круг, размерами чуть больший шлема. Немного он не дорезал, оставил сантиметров семь-восемь, чтобы круглая крышка не отвалилась. Вцепился рукой в противоположный край, отогнул. Пошарил в темноте – за стеной колодца была пустота – рука дважды натыкалась на глинистую основу, но места для скафандра и прочего вполне хватало. Иван протолкнул скрученное снаряжение в дыру, закрепил поясом за край, проверил, надежно ли. И с натугой, преодолевая сопротивление железа, затворил круглую крышку тайника. Дело было сделано. Самое маленькое и первоначальное дело. Остальные были впереди. Ну да ничего, он еще разберется со всеми местными чудесами! А заодно и с самими чудотворцами!
Спускаться вниз по этой дурацкой лесенке, рассчитанной явно на существо не менее восьми метров ростом, было все же полегче. К тому же у Ивана был некоторый опыт в этой области.
Голышом в трубе – не то, что в скафандре! Иван мигом преодолел расстояние до навеса, плюхнулся в мягкое, неопределенное, то ли в солому, то ли в поролон. Полежал. Потом высунул голову наружу сквозь решетку. На дворе была ночь.
Ивану взгрустнулось, как и почти всегда ночами. Стало тоскливо и вместе с тем сладостно как-то. Точно такая ночь могла быть и там, дома, на родине. Темная, беспросветная, беззвездная, таящая в себе загадку... Впрочем, по части загадок здешние места не уступали никаким иным. И все же ночь была почти земная. Вот только не было тех таинственных и пряных ночных запахов, что всегда присутствовали в земных ночах. Не было неожиданного и всегда несущего приятную свежесть дуновения ветерка. А так – ночь как ночь!
Иван повис на решетке, поболтал в воздухе ногами. Посмотрел вниз – в такой темнотище разве углядишь чего! И прыгнул на траву... Но травы не оказалось, его ступни уперлись во что-то холодное, бугристое. Он хотел пригнуться и пощупать руками, куда же это столь неожиданно вляпался. Но не успел. Кто-то с обеих сторон подхватил его под локти.
В ухо проскрипел отвратный скрежещущий голос:
– Ну уж нет, дорогой ты наш слизнячок! Здесь, на предварительном ярусе, ты никому не нужен! Понял?!
– Отпустите! – процедил Иван. Он и не пытался защищаться.
– Еще чего! Давай-ка, парень, обратно! Опа!!! Его резко подбросило. Головой Иван пробил поддон навеса, потом еще что-то значительно более плотное. И застыл на соломе-поролоне. Положение было неприятным, более того, оно было гнусным и мерзопакостным, словно все происходило не в жизни, а в каком-то пошлом водевиле. Иван с силой сжал виски, прикусил губу. Еще б немного и его нервы не выдержали, он закричал бы во всю глотку, послал бы во всеуслышание этот препоганейший из миров туда, куда он заслуживает быть посланным.
Но именно в этот момент над соломой-поролоном засиял слабоватый, будто от лучины, желтенький свет. Его хватило, чтобы Иван огляделся, успокоился немного. Все здесь было похоже на старый запыленный чердак. Три метра вперед, два – направо, три – налево, а дальше сплошняком: мрак, паутина, обшарпанные стены, рванье какое-то, тряпье, хлипкие стропила, что-то дряблое, свисающее с них, хлам, мусор, грязь... И сам Иван сидел вовсе не на соломе-поролоне, а на огромной куче мягкого полусгнившего тряпья, рухляди, праха, сквозь которые без труда проходила рука, да и, как Иван убедился, при желании все тело. Под ногами валялись ржавые железяки, что-то навроде пуговиц, мочалок, пружинок, битых тарелок и прочей дребедени.
Шагах в пяти прямо перед Иваном стоял колченогий, низенький стульчик, скорее даже, нечто вроде грубосколоченного табурета со спинкой. Иван не обращал внимания на табурет, все разглядывал вокруг да около. А тем временем над табуретом вдруг стал высвечиваться совершенно непонятным образом чей-то силуэт. Иван встрепенулся лишь, когда силуэт приобрел вполне конкретные очертания.
Иван от неожиданности даже протер глаза. Это не влезало вообще ни в какие рамки. Прямо перед ним сидел сконденсировавшийся из воздуха Хук Образина. Сидел и строил отвратительные гримасы. На Хука и так-то было страшно смотреть. А теперь он был вылитым скелетом, обтянутым желто-зеленой кожей. Желтушечные болезненные глаза нагоняли кручину, были полны беспредельной тоской. Набрякший сизый нос висел перезрелой грушей, казалось, сосудики, прорезавшие его кожу вот-вот лопнут. Тоненькие, в ниточку, губы могли принадлежать лишь стосорокалетнему старцу. Обвислый и безвольный подбородок трясся, как тряслись и раздутые красные руки, как тряслось и все изможденное тело.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});