Читать интересную книгу Капкан супружеской свободы - Олег Рой

Алексей усилием воли вновь включился в то, что говорила ему в этот миг Натали, все еще размешивающая соломинкой остатки коктейля в бокале, и уловил обрывок ее фразы:

– …ужасно долго. Она думала, что это Бог наказывает ее: ведь он однажды уже дал ей ребенка, и как она поступила с собственной дочерью?.. Бабушка даже не смела обратиться к врачам, только молчала и плакала; я знаю, это было так, хотя она никогда не рассказывала мне об этом. Но потом случилось чудо. Они с дедом оба были уже во вполне солидном возрасте, когда на свет появился мой отец. И, может быть, это семейное у мужчин из семьи Лоран, потому что я-то родилась, когда отцу уже тоже было хорошо за сорок. Моя мать была намного его моложе.

– Была?

– Его уже нет, – спокойно пояснила Натали. И заметив его виноватый жест, подняла вверх маленькую руку. – Нет, не извиняйтесь, вы ведь не знали об этом. Это случилось давно, и мы с мамой уже привыкли жить без отца. Он был очень хорошим человеком, но смерть приходит даже к хорошим людям, не правда ли?

Он вновь подивился странному сочетанию в этой девочке – крайней молодости с крайней же умудренностью жизнью. Все, что она рассказывала, было ему по-настоящему интересно, потому что приоткрывало какую-то тяжелую, торжественную завесу над судьбой женщины, успевшей стать ему близкой и дорогой, – единственно близкой и дорогой после смерти жены и дочери. И все-таки он не сумел удержаться от невольного желания взглянуть на часы: он ведь приехал в Париж, чтобы увидеть эту женщину, а не слушать рассказы о ней.

– Мама просила меня рассказать вам все это, прежде… прежде чем вы увидитесь с бабушкой. Она очень ждет вас, и нам хотелось, чтобы эта встреча не оказалась для нее губительно разочаровывающей.

Вся эта подготовка вдруг показалась Соколовскому немного комической, и он улыбнулся Натали.

– Ну, и как вам кажется – не разочарую я ее?

Она не отреагировала на его улыбку, а ответила неожиданно серьезно, глядя на него оценивающе и чуть недоверчиво:

– Посмотрим. Во всяком случае, мы обе – и я, и мама – будем рядом и настороже. Вдруг вам придет в голову обидеть бабушку.

Да они по-настоящему любят ее, понял Алексей. А девушка уже подымалась из-за столика, отодвигая в сторону давно опустевший бокал. И, храня теперь взаимное молчание, они вышли из бара под мелкий, все еще моросящий и все еще не по-осеннему чистый парижский дождь.

* * *

Особняк в одном из парижских предместий, куда привезла его Натали, показался ему ничем не примечательным, хотя и явно зажиточным домом. Они вместе поднялись по широкой лестнице на второй этаж и остановились перед дверью в гостиную, откуда доносились звуки рояля. Даже не слишком изощренной музыкальной эрудиции Алексея Соколовского хватило на то, чтобы определить: играли «Элегию» Массне. Выбор вещи показался ему слишком салонным, если не сказать – банальным, и он невольно поморщился; как опытный театральный продюсер он уж, конечно, срежиссировал бы эту сцену ожидания с большим вкусом и меньшей шаблонностью. Однако в звучании этой знакомой с детства музыки было столько силы, экспрессии и подлинного чувства, что уже через минуту Алексей переменил свое мнение об исполнителе в лучшую сторону, невольно заслушавшись чарующими звуками.

– Что же вы остановились? – спросила девушка, заметив, как неуверенно застыл он у входа в гостиную. А потом, поймав его настороженный взгляд, легонько подтолкнула вперед и тихо добавила: – Я не пойду с вами. Мама хотела для начала поговорить с вами наедине.

И он шагнул вперед, еще успев уловить краешком смятенного сознания, как исчезла, растворилась в просторном холле его сопровождающая. Алексею казалось, что вот теперь, сейчас – он действительно остался совсем один в незнакомом ему мире, и невозможно понять, не делает ли он ошибки, раскрывая дверь в незнакомую комнату, и нужна ли ему эта дверь, и нужен ли ему этот шаг вперед…

Высокая женщина поднялась из-за рояля ему навстречу, оборвав пьесу на полутоне. Спокойное, задумчивое лицо. Волосы цвета темного меда, разделенные прямым пробором и свободно ложащиеся на плечи тяжелым каскадом. Серьезные глаза того неопределенного, часто меняющегося зеленого цвета, который так любят изображать на своих картинах художники. И та неторопливая, полная внутреннего достоинства плавность жестов, которой невозможно обучиться ни в одной школе хороших манер, – она дается с рождения и только некоторым, весьма немногим счастливчикам… Он не сумел бы сейчас сказать о внешности и манерах этой женщины ни одного конкретного слова – хороша она или нет, притягательна ли, волнующа ли? Она просто была здесь, и ни комнаты, ни дома без нее, похоже, существовать бы не могло.

– Вы – Алеша… Алексей Соколовский, – произнесла женщина. И, улыбнувшись как-то неуверенно и трогательно, добавила: – Я давно уже знаю вас.

Он наклонил голову, внутренне подивившись этому мягкому, почти интимному «Алеша», сорвавшемуся с ее губ. Ее выговор был еще мягче, чем у дочери, но значительно менее правильным, и акцент ощущался в нем резче. Ну, еще бы, мельком подумал он, ведь Натали слышала русскую речь в доме отца и бабки с рождения, а ее мать вошла в эту семью, уже будучи взрослой…

– Я очень рада познакомиться с вами. – Она подошла к нему совсем близко и протянула ухоженную руку. Глаза все еще внимательно изучали гостя, не вымолвившего до сих пор ни слова. – Наталья Кирилловна с нетерпением ждет вас.

– Я тоже жду этой встречи, мадам Лоран. Я очень долго шел к ней…

Она протестующе покачала головой:

– Прошу вас – просто Эстель. Ведь мы родственники. И если вы до сих пор ничего не знали о нас, то мы-то прекрасно осведомлены о вашей жизни. Будь моя воля, умей я переубедить свою свекровь, мы давно бы уже познакомились с вами и Ксенией, а наши девочки давно бы стали подругами… Как, кстати, поживает ваша семья? Надеюсь, ваши близкие здоровы?

Ему показалось, что небо обрушилось на него. В спокойном взгляде этой холеной, мгновенно ставшей ему неприятной женщины он прочел вежливое равнодушие, ту самую ни к чему не обязывающую любезность, которая заставляет даже малознакомых людей задавать друг другу вопрос: «Ну, как дела?» – и торопиться дальше, не удосужившись даже выслушать ответа… Конечно, они не обязаны были знать, что именно приключилось в последние месяцы с человеком, о жизни которого они якобы так «хорошо осведомлены». Но и этот человек тоже не обязан раскрывать душу перед первою встречной, даже если она и отрекомендовалась родственницей. И, сцепив зубы, Соколовский только пробормотал: «Благодарю вас», отводя взгляд и озираясь кругом.

Только теперь он разглядел комнату, в которой находился. Вся она, выдержанная в светло-серебристых тонах, точно была декорирована таким образом, чтобы служить достойным обрамлением своей аристократичной хозяйке. Серо-зеленоватое платье Эстель, очень простого покроя – единственным его украшением был широкий волан на груди, – «звучало» в холодноватом интерьере гостиной так же естественно и гармонично, как несколько минут назад звучала в нем «Элегия» Массне. Мебель орехового дерева, явно старинная, с годами приобрела тот же теплый, спелый, медовый оттенок, которым отличались волосы женщины. А украшений на стенах было так же мало, как и на самой хозяйке: на ней – единственное кольцо, на них – только несколько картин и гравюр, тоже выдержанных в спокойных, неброских тонах.

Гравюры?.. Да-да, и причем отчаянно знакомые. Сердце Алексея ёкнуло, и он подошел поближе, чтобы разувериться в своей нелепой догадке. Но все оказалось правильно: это были гравюры, мастерски сделанные с его афиш, его рекламных плакатов, с фотографий его актеров и сцен из спектаклей, некогда триумфально прошествовавших по Москве или же на зарубежных фестивалях и получивших хорошие отзывы в прессе. Афиша с последнего Венецианского фестиваля тоже была здесь, и он поразился тому, насколько полной была коллекция, собранная его бабкой: кажется, на стенах этой гостиной, в маленьких фотографических рамках, в альбомах, развернутых на столике у камина, было собрано все, что только могло рассказать о Соколовском, показать Соколовского, преподнести его в наиболее выгодном свете… Он и сам не мог сказать, приятно или же оскорбительно было вдруг обнаружить в незнакомом доме столь нескромный интерес к мельчайшим нюансам его жизни. Но, когда он обратил к Эстель Лоран недоумевающий взгляд, та, до сих пор молча наблюдавшая за ним, только кивнула в ответ:

– Вы давно живете здесь, Алеша, – тихо поговорила она. – Мы привыкли, что в этом доме не трое, а четверо хозяев.

Это было уже слишком для Соколовского. Он попытался скрыть свое смущение за поддельным интересом к картинам (которые, в отличие от гравюр, изображали совсем незнакомых ему людей), за легким и необременительным разговором ни о чем, за случайными вопросами к Эстель, ответов на которые он даже не слушал. Мозг его пилили две фразы, вспыхивающие в нем с попеременной, навязчивой частотой: «Надеюсь, ваши близкие здоровы?..» и «Вы давно живете здесь, Алеша»… Наконец, почувствовав, что обмен репликами приобретает все более принужденный характер и что с него хватит, он оставил попытки выглядеть светским собеседником и обратил к хозяйке прямой взор: