Я узнал, что вселенная — не более чем договор, который, как все контракты и соглашения, можно расторгнуть по согласию сторон. Эти стороны, природу которых мне предстояло постигнуть, вдруг предстали передо мной куда более реальными, чем какой-то там мифический бог. Я почувствовал их незримое присутствие и понял, что всем троим обязан жизнью, хотя с каждым состою далеко не в равных семейных отношениях. Если сознанию я прихожусь родным, то для пространства я вроде двоюродного, а для времени — вообще дальний родственник. Прежде я считал себя единственным разумным существом в галактике, а может и во всей вселенной, а теперь выяснилось, что я — лишь тень своих великих родителей, представитель малой расы, грешный призрак промежуточного мира.
Эд радовался тому, что здесь он никогда не постареет. Он обрел бессмертие. А я думал о тех исчезнувших героях — Стаброке, Журдилане, Ладо и Махалусе. Они не вернулись, сказал Балмар, и я размышлял над тем, куда они исчезли.
Хоть я и чувствовал, что поток преображения дает мне силы и знание, все же не был так глуп, чтобы отвергнуть то, чему учит главный хомун, но во мне росло странное упрямство, не позволявшее даже предположить, что когда-нибудь я задам Балмару хоть один вопрос. А он, казалось, только этого и ждет. Самое смешное: он серьезно подозревал меня в том, что я шпион вримов.
Эд спросил Балмара в первый день пребывания в Кантарате, сможет ли он хоть одним глазком когда-нибудь взглянуть на свой дом. Эд из тех, кто не стесняется задавать вопросы прямо, и поэтому он заодно спросил, будут ли ему платить за работу, предполагается ли в Кантарате карьерный рост и сможет ли он взять себе женщину, когда станет видеть других хомунов. Это были вопросы практичного хомуна. Балмар сказал, что такая любознательность говорит о неудовлетворенном чувстве ответственности, и что скоро Эд будет занят по горло и найдет свою удачу. С тех пор Фирману было вполне уютно. Мне же с первой минуту пребывания в Кантарате казалось, что он находится во власти главного хомуна. Теперь во взгляде, жестах и голосе Эда бушевал фанатизм. И мне это не нравилось.
Поднявшись на восьмой этаж, мы оказались в небольшом вестибюле. Его загораживала переборка, в середине которой был проход. В проходе спиной к нам стоял верзила, и его фигура показалась знакомой. На охраннике была красная форма, в первое мгновенье я даже остановился, вспомнив контролеров, с которыми мне довелось повоевать на пятом уровне. Но в этом хомуне не было ничего женственного, как в тех тварях, и я направился вслед за Фирманом к перегородке.
Для Эда верзила не был преградой, он прошел сквозь него, как сквозь воздух. Я собирался последовать его примеру, и вдруг ткнулся животом и грудью в корпус охранника. Тот резко обернулся и крикнул. Я узнал Гаерского — старое проклятие одной женщины, которое меня преследует. Я ударил раньше, чем успел подумать.
Гаерский грохнулся и проехал по полу, а когда попытался подняться, получил несколько тяжелых ударов. Я бил его ногами и, кажется, сильно изуродовал, но Эд по-прежнему ничего не видел. Он пытался меня остановить, думая, что я сошел с ума. Когда я, наконец, перестал пинать неподвижное тело Гаерского, он отступил и, вытянув палец, указал на меня. Я осмотрел себя и понял, что облачен в некоторое подобие рыцарских доспехов.
Все призрачно. Постепенно я становился агрессивным воином, конструируя себя из того материала, который валялся на складах моего подсознания.
За избиение охранника я получил пять дней карцера.
Эд стоял, разинув рот, когда пятеро кашатеров в красных формах скрутили мне руки и, пригнув голову почти к самому полу, повели к лифту.
Кашатеры действовали слаженно. Они опустили меня в подвальное помещение, провели по коридору и, втолкнув в нишу, закрыли дверь.
Не было никакого приговора или обвинительного акта. Но, только лишь щелкнул замок, у меня перед глазами появилось лицо Балмара. Он посмотрел пустым взглядом и спросил:
— Ты чувствуешь себя виновным?
Всю ночь он со мной говорил. Время не имело значения: мы находились во временном кармане и могли беседовать вечность.
Этот разговор не был допросом в обычном понимании этого слова.
— Ты бил невиновного! Ты хотел переложить на него вину?
Я никак не мог понять, что именно хочет узнать Балмар. Проще всего мне было признаться в том, что, находясь на своем уровне (которого, черт побери, нет, все ведь призрачно!), я отказал одной женщине в помощи, и в отчаянии она меня прокляла.
Но Балмара интересовало другое. В чем-то он мне стал напоминать меня самого: то, что я понимал, не интересовало меня, как тема для разговора, а то, о чем бы я хотел поговорить, нельзя было выразить словами.
Ты меня понимаешь, Странное Создание?
Спустя три дня, во время одного из ночных допросов, я начал читать мысли Балмара. Никто ещё до меня не читал его мыслей, разве что только Харт, но вряд ли Харту это было интересно.
В первый день, когда я докладывал Балмару текст послания Криброка, я кое-что уже улавливал из его мыслей. Теперь я стал видеть его насквозь — буквально каждую его мыслишку. Он постоянно думал о том, чтобы меня разоблачить. Кроме того, все мои самые ужасные предположения насчет Кантарата подтвердились. Армия Хомофара — просто потешный полк, её солдаты — кашатеры Кантарата — ни черта не умеют и погрязли в некрофильном формализме. И это то, что должно быть. Это его работа, главного хомуна 712 туманностей. ещё бы ему не бояться вримов!
— Ты чего-то не договариваешь, — повторял Балмар, а сам все время думал: „Уж я выведу тебя на чистую воду“.
Однажды, глянув в его блестящие очки, я понял: этому хомуну очень не достает хомо.
Да, о Харте… Жаль, что старик куда-то исчез. В мыслях Балмара жило уважение и даже страх перед этим… существом. Я не могу Харта назвать хомуном: он не относится к роду людей. Мало того, он не является представителем ни одной из малых рас двенадцати фаров. Что же? Ты думаешь, он — одна из великих сущностей? Опять ошибаешься. Он — не время, не пространство, и даже не сознание. Вот почему Балмар так его боится.
Но из мыслей главного хомуна я узнал ещё кое-что. Есть в Кантарате двое не-хомунов, занимающих важные служебные посты. Их имена — Крапс и Кробиорус. Особенно меня интересовал второй.
Через пять дней, выйдя из карцера, я научился видеть будущее.
Слава судьбе, к тому времени я уже привык, что сознание мое непрерывно меняется. Иначе бы разум этого не выдержал.
Окружающее в каждый текущий миг содержит несколько миллионов бит информации, которую мы в состоянии переработать. Мир, понимаемый мной, внезапно растянулся во времени, и объем поступающей информации увеличился в сотни тысяч раз: я видел сотни тысяч мигов одновременно, и все вокруг было ими заполнено.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});