Была создана комиссия, в нее включили и меня, русского, но заведующего отделом окружкома партии. Комиссия подбирала кадры, изучала людей, кого из них можно было бы послать в Варшаву. Следовало учитывать также, чтобы они получили мандаты и не были бы задержаны на границе польским государством. В комиссию входил и Скарбек, а возглавлял ее Криницкий[158], известный поляк-большевик, который тогда заведовал отделом агитации и пропаганды ЦК ВКП(б). Впоследствии я неоднократно встречался с Криницким и с огромным уважением относился к нему. К сожалению, он трагически погиб, как и многие другие. Кажется, его направили в Саратов секретарем крайкома партии, и во время сталинской мясорубки он был арестован и расстрелян. В ходе работы комиссии мы внимательно обсуждали разные кандидатуры, но наша работа не принесла успеха, потому что Пилсудский никого из советских поляков не впустил в Варшаву.
Когда началось истребление Сталиным кадров партийных и советских работников, погибли[159] в числе других не только Скарбек и Криницкий, а и множество прочих поляков вообще. Узнав, что арестован и уничтожен Скарбек, я очень переживал. Он казался мне очень порядочным человеком. Меня также огорчало, что я вместе с ним ряд лет проработал в окружном партийном комитете Киева, а в названной комиссии общался буквально каждый день и высоко ценил его. Теперь же оказалось, что Скарбек – враг народа! Когда я узнал, что Криницкий арестован, то растерялся: что же это такое и как могло случиться? Товарищ Криницкий вдруг оказался предателем!
Это теперь всем известно, какими они были «врагами народа». А мне тогда, в ответ на мои вопросы, объяснили, что Скарбек – агент Пилсудского. Я знал, что Скарбек в свое время перешел нелегально советско-польскую границу; бывший пэпээсовец, он стал у нас активным деятелем ВКП(б). Говорили же так: он перешел границу по заданию Пилсудского, чтобы втереться в доверие и шпионить в пользу панской Польши. Конечно, в жизни и такие случаи бывали. Разведки подобным приемом не раз пользовались, если создавалась возможность. Теоретически и Скарбек мог быть агентом, невероятного тут ничего не было, и я отнесся к объяснению с доверием. Зато проявлял недовольство собственным поведением: каким я оказался недальновидным, если столь высоко ценил вражеского агента.
Когда я потом работал в Москве, то познакомился здесь с еще одним поляком, бывшим соратником Дзержинского Реденсом. Он был уполномоченным ОГПУ по Московской области. Рабочий-электрик, до революции работавший на заводе в Каменском (позднее – Днепродзержинск), он трудился на фабрикантов, которые тоже были поляками. У меня сложились хорошие отношения с Реденсом, и я к нему относился с почтением, хотя, с моей точки зрения, он вовсе не был свободен от недостатков. Но ведь таких людей мало, которые вообще были бы лишены недостатков. В политическом же аспекте я имел к Реденсу полное доверие. Он был женат на сестре жены Сталина, Анне Аллилуевой. Не раз за семейным обедом у Сталина я сидел рядом с Реденсом. Вся семья Сталина в ту пору собиралась на таких обедах. Реденс кончил так же, как многие другие люди: был арестован и выслан, позднее же – казнен. Его жена Анна сильно переживала гибель мужа и от горя лишилась рассудка. То была большая трагедия в семье Аллилуевых. Надежды Сергеевны уже в живых тогда не было, она погибла раньше.
Так перебираю я в своей памяти различные встречи с поляками, с которыми мне приходилось общаться, работать и дружить, и вспоминаю о них с теплым чувством, а одновременно с содроганием думаю о периоде, когда Сталин поднял «бдительность», которая тысячам людей стоила жизней. Были ли вообще польские агенты засланы к нам Пилсудским? Наверное, да. А другими разведками? Безусловно, потому что разведки всегда засылают к другим своих агентов. Но в том-то и состоит мудрость государственного деятеля, чтобы он не смешивал честных людей с агентами. Иначе получится так, как, увы, получилось у нас. В результате мы оголили свой общественный фронт, и лучшие люди, которые заслуженно выдвинулись во время революции и после нее, заняли командное положение в партии, армии, государстве и хозяйстве, были истреблены, в первую голову – поляки.
Они расплачивались за неумную политику главы польского государства Пилсудского, врага Советской власти. Когда в 1936, 1937, 1938 годах развернулась настоящая «погоня за ведьмами», поляку трудно было где-то удержаться, а о выдвижении на руководящие посты не могло быть и речи. Все поляки были взяты в СССР под подозрение. Эти настроения подогревались еще и тем, что по мере ухудшения международной обстановки руководители Польши углубляли свою антисоветскую линию.
Та же политика продолжалась после смерти Пилсудского. Как-то позвонил мне в Киев Сталин и предупредил: «Вы обратите большее внимание на границу с Польшей, я бы вам посоветовал почаще туда выезжать самому». Вторично он позвонил, чтобы обратить мое внимание на Каменец-Подольский: «По сведениям, которыми располагает наша разведка, поляки готовятся захватить Каменец-Подольский и через него развернуть наступление по направлению к Черному морю». Насколько это было реально? Следовало ли тому верить? Трудно сказать. Сейчас очевидна сомнительность, если не невероятность таких планов. Никаких реальных возможностей у Польши к тому не было. Сталин вообще сохранял самое острое недоверие к Польше. Отчасти оно было обоснованным и подтвердилось фактами, когда началась Вторая мировая война.
Однако свое недоверие к руководителям буржуазно-помещичьей Польши Сталин направлял против любого поляка. Ему представлялось, что эти люди только и думают, какой бы и где нанести вред нашему государству. Когда началась расправа с «врагами народа», атмосфера накалилась до того, что представители компартии Польши в Коминтерне все были арестованы и уничтожены, а решением Исполкома Коминтерна ее вообще распустили[160]. Тогда я работал первым секретарем Московского комитета партии и помню, как после ареста очередной группы всем известных политических деятелей у нас прокатывалась волна митингов в их осуждение. Поляки классифицировались как агенты Пилсудского, чьи усилия постоянно направлены на подрывную деятельность против СССР.
Каждый поляк – «враг наш», он заслан Пилсудским, появился клич. Как когда-то черносотенцы кричали: «Бей жидов, спасай Россию!» – так теперь призывали: «Бей поляков, спасай Советский Союз!»
Когда не стало поляков, взялись за тех, кто представлял какой-то интерес, занимал видное положение. Однажды я приехал на заседание Политбюро. Мы сидели и подпирали плечами стенку с Ежовым. Сталин вошел в зал и сразу же направился к нам. Подошел, ткнул меня пальцем в плечо и спросил:
– Ваша фамилия?
– Товарищ Сталин, я всегда Хрущевым был.
– Нет, вы не Хрущев… – Он всегда резко так говорил. – Вы не Хрущев. – И назвал какую-то польскую фамилию.
– Что вы, товарищ Сталин, мать моя еще жива… Завод стоит, где я провел детство и работал… Моя родина Калиновка в Курской области… Проверить можно, кто я такой…
– Это говорит Ежов, – ответил Сталин.
Ежов стал отрицать. Сталин сейчас же в свидетели позвал Маленкова. Он сослался, что Маленков ему рассказал о подозрениях Ежова, что Хрущев не Хрущев, а поляк. Тот тоже стал отрицать. Вот такой оборот приняло дело, начали повсюду искать поляков. А если поляков не находили, то из русских делали поляков.
1 сентября. В Москве решили, что Красная Армия тоже должна начать военные действия по захвату территорий, которые, согласно договору от 23 августа, вошли в сферу влияния Советского Союза. Области Западной Украины, «входившие в состав польского государства, отходили к УССР, Западной Белоруссии – к БССР. Шла тогда речь и о судьбах Литвы, Латвии, Эстонии, Финляндии, но я сейчас говорю именно о поляках.
1 сентября с немецкого удара по Польше началась вторая мировая война. Мы подготовили свои военные силы на границе с Польшей, но они еще не были введены в дело. Я узнал от Сталина, что Гитлер через посла в Москве напоминал ему: «Что же вы ничего не предпринимаете, как мы условились?» Сталин отвечал, что мы еще не подготовились. Начали мы действовать 17 сентября. Командовал войсками в Западном походе Тимошенко. Я находился там же, в войсках. Наступавшей кавалерийской дивизией на Тарнополь командовал хороший генерал, я его фамилию не припомню, он потом отличился во время войны. Боевой был человек, сам из шахтеров. Ночью, перед началом боевых действий, он доложил мне, через сколько часов он окажется в Тарнополе. Так и получилось. Что касается военных действий, то я бы сказал, что так их можно называть лишь условно. Красная Армия двигалась, не встречая никакого сопротивления, даже от польских пограничников. Когда мы с Тимошенко вечером приехали в Тарнополь, наша кавалерия находилась уже там.