— Come[71], — сказал ему бен Тайуб по-английски.
Тотор встал в позу провинциального тенора и, слегка покачиваясь, пошел вслед за арабом, напевая сквозь зубы на мотив арии из «Прекрасной Елены»:[72]
— Вот идет Тотор. Тор идет вперед.
Тотор прекрасно видел, что кот-султан посматривает на него сверху вниз, между тем как глаза его сверкали яростью.
Бен Тайуб подвел Тотора к самому подножию трона, указал на него своему повелителю и занял прежнее место.
Тотор остался один. В трех метрах от него алел свежей кровью медный чан.
ГЛАВА 6
Приятная беседа. — Условия. — Письмо.
Тотор держался очень прямо. Лицо его было спокойно, взгляд светел. Сын Фрике вполне владел собой.
Султан поерзал на подушках и обратился к Тотору, сказав ему несколько слов по-арабски.
— Я ваш чертов язык не понимаю. Можете разглагольствовать сколько угодно. Мне наплевать!
Султан и глазом не моргнул, но продолжал уже по-французски:
— Ты француз?
— Ба! Да тут еще и тыкают, — произнес Тотор. — Давай на «ты», коли тебе так больше нравится, папашка. Да, француз, что ни на есть чистокровный француз, архифранцуз!
На этот раз султан улыбнулся во весь свой кошачий рот.
— Мне нравится Франция! — сказал он проникновенным тоном.
— Неужели? — подхватил Тотор. — Вот так новость! Ну и какой мне с этого навар?
Султан нахмурился. Этот образный язык был ему незнаком. Сам Си-Норосси говорил на ломаном французском. Вдруг он улыбнулся.
— Ты знать, почему я убить раба?
— Нет, да и что мне за дело?
— Он предать меня. Обмануть. Я никого никогда не предавать, не обманывать.
— И не говори! Ты что же, награду за добродетель выпрашиваешь? Так не я их раздаю! Я не из этой шайки-лейки.
Си-Норосси не растерялся, ведь окружающие должны были думать, что он все прекрасно понимает. Султан продолжал:
— Я мочь убить тебя, если бы хотеть!
— Чего еще от тебя ждать?
— Но я сам не хотеть!
— Быть не может! Отчего же?
— Оттого, что я любить Франция и французы, хотеть переговаривать с ними.
— Эва, куда хватил! Губа не дура, как я погляжу!
Потом, очень ясно и четко произнося слова, чтобы его поняли, Тотор отчеканил:
— В таком случае ты нуждаешься во мне. Прекрасно! Если ты хочешь, чтобы я выслушал тебя и ответил, то прими одно условие.
— Только я ставить условия, ни от кого не принимать.
— В таком случае, детка, не о чем больше балакать. Впрочем, я все-таки закончу. Здесь есть еще один белый (и он указал на Мериноса). Это мой друг, мой брат! Позволь ему присоединиться ко мне, и тогда я готов говорить с тобой.
Си-Норосси вспыхнул:
— Но он… преступник… не француз!
— И что с того? Это человек, белый человек, человек моей расы и моей крови, мой брат. Взгляни!
Тотор подскочил к Мериносу и надавал его конвоирам таких тумаков, что те мигом оказались на ковре. Взяв друга за руки, он обернулся к султану:
— Убив его, ты убьешь и меня! Тогда весь твой треп о переговорах с французами выеденного яйца не будет стоить! Понял?
Фон Штерманн мертвенно побледнел. Неужели тот самый мусульманин, что всегда был всевластен, гневлив и жесток, позволит так обращаться с собой? Рискуя навлечь на себя гнев господина, немец высказал свое недоумение в довольно резких выражениях, а бен Тайуб поддакивал.
Си-Норосси взглянул на обоих и только ухмыльнулся.
— Ты хорошо француз! — сказал он, обращаясь к Тотору. — Доброе сердце и отвага. Я сделать то, что ты хочешь. Ты взять твоего друга!
Тотор радостно вскрикнул. Однако легкая победа удивила его. Что заставило этого дикаря согласиться? Впрочем, как бы то ни было, а нужно пользоваться моментом.
Он увлек Мериноса за собой. Секунду спустя оба стояли возле трона.
— Пусть с него снимут кандалы! — скомандовал Тотор.
Приказ тотчас исполнили.
Решительно, Тотора здесь признали. Все складывалось как-то уж чересчур хорошо, так хорошо, что даже подозрительно, тем более что Си-Норосси знай себе улыбался.
— Теперь ты доволен? — спросил он. — Ты видеть меня добрый, благородный; я любить белых, всех белых.
— Так чего же ты хочешь от меня? — перебил султана Тотор.
— Почти ничего. Ты написать письмо.
— Кому?
— Французский командир, который несколько дней назад покинуть Абешер с большое войско и теперь быть в двух днях пути отсюда.
— Ба! Старина, если он идет по твою душу, тебе, должно быть, не по себе.
— Ты говорить на французский шутка, ну да все равно! Напишешь письмо?
— Почему бы и нет? А если я откажусь?
— Я сначала убить твоего товарища, твоего друга, здесь, саблей, раз, два…
— Ясно! Ты говоришь, сначала, а после?
— Сначала отрубить пальцы на твои ноги, потом пальцы на твои руки.
— Писать, пожалуй, так будет не очень удобно…
— Потом на медленный огонь поджарить одна пятка, а другая прижечь раскаленным железом…
— О-о! Это надолго…
— Конечно… Это для того…
— Короче, уважаемый сын Аллаха, ты разрежешь меня на мелкие кусочки на китайский манер… Ты очень мил, я в высшей степени признателен тебе… только ведь твоим живодерам придется попыхтеть…
— Мы много терпения.
— Спасибо!.. Итак, что я должен сделать, дабы избежать столь печальной участи?
— Я уже говорить — написать письмо…
— Ну да, французам… Но что будет в этом письме?
— Ты понять, что я хорошо говорить по-французски, но плохо писать… Я диктовать, ты записывать… поправлять фразы… Я перечитать и проверить… и тогда ты свободен…
— И мой друг тоже…
— Твой друг… и золото, серебро, драгоценности из моя сокровищница…
— Черт возьми! Похоже, ты толкаешь меня на какую-то низость, если готов оплатить ее так щедро…
Си-Норосси недобро засмеялся.
— О чем говорить? Пять-шесть строчек, и все!
— Самому Ришелье[73] не требовалось столько писанины, чтобы повесить человека.
— Ты согласен? Да или нет?
Тотор замялся.
Из этой затеи не выйдет ничего путного. А, впрочем, кто знает? Да и чем он, в конце концов, рискует? Выслушает и напишет то, что ему заблагорассудится. Его, конечно, могут поджарить на медленном огне, но тем самым арабы лишь усугубят свое собственное положение.
Тотор поднял глаза на султана и произнес:
— Месье желает, чтобы я писал… Нечего и рассуждать понапрасну… Гарсон! Чего изволите?
— Как смешно ты говорить! Я полагать, ты согласен?