Читать интересную книгу Генерал террора - Аркадий Савеличев

Савинков знал великую рассеянность Николая Александровича и решительно взял дело в свои руки. Так что когда Ксения Алексеевна возвратилась с жарким, они уже успели порядочно закусить салатами и пирогами.

Может, и ещё перед жарким позакусывали бы, но на Шексне вдруг резко затрубил пароход. Ксения Алексеевна побледнела:

   — Продотрядовцы! Они уже который день взад-вперёд шастают... Кажется, сюда пристают? — заглянула в просветы деревьев. — Сюда. Борис Викторович, Андрей... прятаться вам бесполезно... побудьте-ка вы пока дворниками!

Она сдёрнула с себя фартук и накинула лямку на шею Савинкову, столь же проворно и кухарку раздела — Патина обрядила.

Хоть стой, хоть падай... хоть метлу в руки бери!

Кухарка, женщина пожилая, но столь же расторопная, и метлы тем временем притащила, сунула в руки:

   — Метите! Да пуще, пуще пылите!

Зрелище выходило забавное: Савинков по одной аллее, Патин по другой — знай пыль клубами! Навстречу гудкам.

   — Буржуи? Всё обыскать! Если здесь заготовим нужное количество провианта, дальше можно и не плыть. Капита-ан? Как место называется?

   — Боро-ок... — робкий ответ.

   — Чего мямлишь? Сходни.

Пароход причалил по всем правилам, со сходнями.

Это был обычный пароход, реквизированный для нужд продотряда. Даже пассажиры на палубе торчали. Конечно, помалкивали, пока отряд сходил на берег и даже строился в некое подобие колонны. Правда, на первой же сотне метров колонна развалилась в обычную расхристанную толпу с торчащими вкривь и вкось винтовками. Тот ещё народец, в ногу-то не хаживал. Рискуя напороться на какую-нибудь случайную глупость, Патин ходил с метлой вкруг беседки, пылью отсекал незваных гостей от хозяев. Но тут уж крик:

   — Что ещё за холуй... тут на пролетариев пылит?..

На грубый и бесцеремонный окрик комиссара в кожаной куртке сам уже хозяин встал из-за стола, церемонно, старомодно поклонился со словами:

   — Чем могу служить... господам-товарищам?..

Такого обращения продотрядовцы просто не знали и пырнули было в его сторону штыками, но хозяин их палочкой, как стукалочкой, отшиб:

   — Жандармы? Опять жандармы? Разве не было никаких революций?

Патин обомлел от этого неожиданного выпада, но Савинков держался спокойнее, знай пылил под ногами комиссара. Тот вспылил не хуже метлы:

   — Что здесь происходит? О чём вопрос?

   — О революции. Была или не была?

   — Была! Октябрьская! Великая!.. — решил себя показать комиссар.

   — Неужели? — даже палочкой пристукнул Николай Александрович. — Если я не ошибаюсь, революция провозгласила: земля — крестьянам, фабрики и заводы — рабочим, а власть — народу, мне то есть, поскольку я и есть народ, самый главный и первейший, по крайней мере на этом берегу...

   — Да кто... ты такой, чтоб разговаривать со мной?!

   — Честь имею: Морозов.

   — Да хоть... Заморозов, — не хотел больше ничего слышать ретивый комиссар. — Амбары открывай! Погреба! Контр...рибуция!.. — с трудом, но вспомнил он нужное слово.

   — Насколько я понимаю, — ничуть не испугался высокий, статный старик, — насколько знаю, контрибуцию берут с покорённых, завоёванных земель. А вы её, товарищи хорошие, землю эту, не завоевали, — откровенно, детским каким-то, безбоязненным смехом запнулся моложавый старик, окружённый десятком нетерпеливых, злобных штыков.

   — Так завоюем, за чем дело стало! — комиссар в обиде на такой немыслимый отпор сапогом о ступеньку беседки пристукнул. — Расселась тут... контра всякая!.. Взять! Всё, что по праву принадлежит революции.

Он ещё говорил, а приспешники давно по двору рассыпались. Кто куда во что горазд. Но непостижимый старик сел на случившуюся тут, у стены беседки, скамеечку, достал из кармана пиджака записную книжку и карандашик, стал в ней что-то мелко и увлечённо чирикать.

Комиссар совершенно озверел от такого пренебрежения и попытался вырвать книжечку. Патин совсем вплотную подступил с ощерившейся метлой, но старик, в своём барском одеянии не казавшийся сильным, вдруг сильно и дерзко ткнул комиссара тростью в живот, так что того от боли скрючило.

   — Что, крепка рука у старого экса?..

Комиссар судорожно расстёгивал кобуру своего болтавшегося у ноги маузера, а старик как ни в чём не бывало чирикал карандашиком в книжице. Даже Савинков насторожился, а Патин со страхом и недоумением подскочил:

   — Николай Александрович! Вы разве не видите, кто тут? Что вы делаете?..

   — А стихи, Андрюша, пишу. Про революцию и её тёмные, зверские силы. Вот послушайте:

Мрак гробовой,Густ и суров,Лёг над странойВечных рабов.

Но слушать его не хотели: дикое, безумное удивление пробежало голосами от надворных построек до этой вот скамеечки, на которой безмятежно под дулами винтовок посиживал крепкий, румяный, до наивности глупый старик. Удивление перерастало в крики:

   — Здеся полны анбары!..

   — Дом буржуйский... форте-пьяны даже!..

   — Лошадей сейчас запрягаем, чего на себе таскать!

Пока комиссар вытаскивал свой маузер, а непостижимый старик читал какие-то стихи, Патин напомнил:

   — Вам же говорят — это Мо-ро-зов! Тот, что два десятка лет в Шлиссельбурге...

   — Ошибаетесь, гражданин дворник, — обернул к нему старик весёлое, чуждое всякого страха лицо. — Не два десятка, а двадцать девять. А если быть совсем точным, без трёх месяцев и семи дней. Не за эту ли вашу разбойную революцию, ха-ха?

Право, кого угодно мог с ума свести этот смешок. Патин чувствовал, что Савинков уже держит на прицеле комиссара, и сам под покровом метлы руку в карман засовывал, а комиссар всё не знал, что делать со своим неуклюжим маузером, который должен же стрелять, коль вытащен из деревянной скрипучей кобуры, а вот не стрелял, вроде как норовил обратно, в темноту, юркнуть и затаиться до лучших времён. Вдобавок из дома вышла молодая, статная женщина с тюрбаном высоко взбитых, тёмных волос и тоже без страха и удивления сказала:

—Лапочка, брось морочить голову. Скажи им! Вот, — она протянула лощёный, хорошо пропечатанный бланк, на котором и безграмотному бросились бы в глаза крупная красная печать и надпись вверху: «СОВЕТ НАРОДНЫХ КОМИССАРОВ».

Не иначе охранная грамота! Предводитель отряда сам был комиссаром, к тому же грамотным, и вздрогнул при первых же словах, а подпись не оставляла никакого сомнения…

   — Ле-нин?!

   — Если быть совсем точным, — добродушно поправил хозяин этой неподвластной усадьбы, — Ульянов-Ленин. Следовало бы знать, молодой революционер.

Так ничего и не поняв, а только думая, как бы половчее отступить, комиссар махнул рукой:

   — От-ставить! Всё положить на место! Ну, ваша местная Чека!.. — уже на ком-то из своих соглядатаев отвёл он душу. — Под трибунал... чтоб не подводил товарища Ленина!..

Но местный, зная, чем пахнут такие слова, дал такого дёру, что всем отрядом было не догнать. Хозяин всё так же добродушно посмеивался:

   — Естественные потери, ха-ха! На войне как на войне. Вот ещё послушайте...

Горе и гнётВ каждом селе,Гибнет народВ рабской земле.

Стихи были настолько контрреволюционны, что комиссар побежал к пароходу как ошпаренный, а за ним и все остальные, недовольные, ничего не понимающие, бубнящие:

   — Контра, а мы бегай?..

   — За што такая наказания?..

Патин задержался, как прикованный к скамейке, на которую и Савинков, и Ксения Алексеевна присели. Их-то, видно, и потешал ни на что не похожий хозяин.

   — Каковы нынешние революционеры, а? Писал я это после разгрома первой революции, а они на сегодняшний день примеривают. Нет, не понимаю, куда катится наша славная революция!

«И он не понимает! — с горечью подумал Патин. — Кто ж тогда поймёт? Несчастный здешний чекист? Питерский комиссар?..»

Ответа не было, да и быть не могло.

II

Но как ни шифровали свою перекличку, о существовании тайной офицерской организации стало известно и Троцкому, три месяца не имевшему о том ни малейшего понятия. Как он кричал на своих оробевших помощников, даже на главных чекистов! Исключая, конечно, Дзержинского — этот не потерпел бы неврастенических криков. Собственно, Дзержинский-то и связал имя таинственной организации с именем Савинкова. Германское посольство подтвердило: оно уже давно следит за вашим неуловимым террористом, но, к несчастью, лишь сейчас может утверждать о его причастности к не менее неуловимой офицерской организации, в которой уже слышен топот полков... даже дивизий!.. А вы... кремлёвские растяпы?! Нарком армии и флота проглотил очередную немецкую оплеуху. Что делать, чужая страна в чужой столице ведёт себя, как... в местечковой лавочке!