Петербург был преисполнен патриотизма и воинского духа быстрой победы. Даже студенты перестали распевать на улицах «Дубинушку», заменив ее на «Спаси, Господи». Газеты публиковали бравые статьи, карикатуры на «трусливых япошек» и зажигательные анекдоты.
Когда русские войска стали сдавать город за городом, командующий Маньчжурской армии Куропаткин горделиво доносил Николаю II: «Наши отступают с песнями».
Скоро все больше соотечественников стали убеждаться, что военная мощь России иллюзорна. Русский флот оказался намного слабее и малочисленнее японского. Единственное, на что оставалось уповать, – на русского мужика в военной форме; что он и дальше будет стоять насмерть, как на «Варяге».
В Петербурге были также возмущены, что потрепанные японцами русские войска в Порт-Артуре, оставшиеся без снарядов, больные цингой и тифом, не полегли все до единого на поле боя, а в декабре 1904 года сдались японцам, взорвав предварительно форты и потопив свои суда в порту.
После множества поражений лишь уверенность в победе Николая II поддерживала в доверчивых российских обывателях искру надежды на успех. Государь обнадеживал 1 января 1905 года: «Со всей Россией верю, что настанет час нашей победы и что Господь Бог благословит дорогие мне войска и флот дружным натиском сломить врага и поддержать честь и славу нашей Родины».
Как бы в насмешку над военной тактикой и стратегией русские флотоводцы приурочили бой с японскими эскадрами к годовщине коронации Николая II[9], и русский флот был полностью разгромлен. Теперь уже почти все здравомыслящие люди поняли, что война позорно проиграна. Они стали со временем догадываться, что Дальний Восток, этот благословенный край, страдает не от близости враждебной Японии, а от бездумного жесткого управления им из равнодушного к далекой провинции Петербурга.
Грубому житейскому материализму взбунтовавшегося народа в 1905 году государство не сумело противопоставить ничего, кроме штыков и нагаек. Творилось несусветное: русские солдаты с одной стороны, русские рабочие и крестьяне с другой стороны стали двумя неприятельскими лагерями.
При императорском дворе революционные выступления сваливали лишь на неудачную войну с Японией и либеральную пропаганду интеллигенции. Какой-либо вины за правительством и вообще за окостенелым государственным строем челядь с министерскими портфелями и графскими титулами не видела, да и не хотела видеть.
Хотя Россия отнюдь не по желанию кучки политических авантюристов левого толка вступала в полосу массовых кровавых преступлений. Революцию подготовило недовольство русского народа отсутствием государственных реформ, какие происходили во всех просвещенных странах Европы и Америки…
В ноябре 1904 года великий князь Сергей Александрович обратился к Николаю II с просьбой об увольнении с поста московского генерал-губернатора, и соответствующий высочайший указ был подписан 1 января 1905 года. Великий князь рассчитывал спокойно жить в Ильинском, лишь изредка принимая парады, как главнокомандующий войсками Московского военного округа. Жить не пришлось – 4 февраля 1905 года бомба, брошенная террористом Каляевым, разорвала тело Сергея Александровича в клочья.
Николай II не только сам не поехал на похороны дяди, но и отсоветовал другим членам Дома Романовых во избежание новых террористических актов. Лишь великий князь Константин Константинович, обычно мягкий и уступчивый, настоял, что отправится в Москву; да из-за границы прибыл великий князь Павел Александрович.
Николай II с орденом Святого Владимира. Художник Генрих Манизер. 1905
Москвичи были неприятно поражены отсутствием на похоронах Сергея Александровича почти в полном составе августейшего семейства. Уж женщинам-то чего бояться, их до сих пор никто не трогал?.. Да и в миф, что великих князей на панихиде могут всех переубивать, никто не верил. Уж кому бояться бомбометателей, так это петербургскому генерал-губернатору Д.Ф. Трепову, на жизнь которого не единожды покушались. А он прибыл, как ни в чем не бывало, и сам возложил венок на гроб усопшего. Не страх всему виною, решили москвичи, а разлад в августейшем семействе, равнодушие и мелкотравчатость…
Спустя полгода Николай II подписал составленный в строжайшей тайне манифест 17 октября 1905 года о даровании свободы совести и собраний. Но манифест не спас, он даже подхлестнул революционную ситуацию. По всей России прошли забастовки, восставшие выпускали заключенных из тюрем, войска стреляли по толпе, из толпы – по войскам. В государственную казну из провинции перестали поступать доходы, богатые люди, включая председателя Совета министров С.Ю. Витте, переводили свои капиталы за границу. В Москве – баррикады, вооруженное восстание.
В 1904 году министром внутренних дел князем П.Д. Святополк-Мирским была предпринята попытка привлечь выборное население к государственному управлению. С.Ю. Витте и К.П. Победоносцев от подобного предложения пришли в ярость, и вскоре либеральный князь был отправлен в отставку.
В 1905 году император уже не по своей воле, а под давлением возбужденного сверх меры общества вынужден был пойти по пути компромиссов и объявить об устройстве Государственной Думы, то есть согласиться на некоторое ограничение самодержавия (впрочем, при императорском дворе делали вид, что ничего подобного не происходит).
Выборные первой Государственной Думы оказались в своем большинстве сборищем злобных и завистливых новоиспеченных политиков и дикарей. Часть из них в свободное от заседаний время митинговали на заводах, часть – пьянствовали. Но полиция никого не трогала – думцы по статусу были неприкосновенными. Лишь хозяйка одного трактира отхлестала пьяного депутата по роже и вышвырнула за дверь со словами: «Для меня ты, сволочь, прикосновенен!».
Неизбежность роспуска Думы сознавалась всеми. Указом 8 июля 1906 года ее распустили. Были еще вторая, третья и четвертая Государственные Думы. Когда очередных выборных разгоняли, «истинные монархисты» приветствовали это решение…
Царский двор вспоминал о народе только во время войн, сбора налогов и юбилейных торжеств. Участием в этих событиях и мероприятиях ограничивалось проявление верноподданнических чувств народа, в остальное время мужики и бабы платили государству той же монетой, что и оно ему, – равнодушием к царю, государственной политике и ко всему, что лежало за пределами интересов села или ремесленной слободы.
Кто же искренне любил самодержавие в дореволюционной России? Не отвлеченное философское понятие, а конкретного царствующего монарха, его самодержавную волю во внешней и внутренней политике? Если отбросить в сторону обласканных немногочисленных чиновников, вроде редактора журнала «Гражданин» князя В.И. Мещерского, остается – гвардия, вернее гвардейские офицеры, молодежь военно-учебных заведений, дворцовая челядь и многочисленные члены Дома Романовых.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});