Читать интересную книгу Классики и психиатры - Ирина Сироткина

О Россолимо см.: Хорошко В.В. Памяти профессора Г.И. Россолимо // Газета журнала «Клиническая медицина». 1928. № 22. С. 223–225.

80 Корреспонденция из секции душевных и нервных болезней X Пироговского съезда, 26.04.1907 // Современная психиатрия. 1907. № 3. С. 138.

81 Рыбаков Ф.Е. Границы сумасшествия // Отчеты Московского общества невропатологов и психиатров за 1904 г. М., 1905. С. 5–6.

82 Письмо 3. Фрейда К.Г. Юнгу // The Freud/Jung Letters: The Correspondence between Sigmund Freud and C. G. Jung / Ed. W. McGuire. London: Hogarth Press and Routledge, 1974. P. 225–227.

83 Асатиани M.M. Современное состояние вопроса теории и практики психоанализа по взглядам Jung’a // Психотерапия. 1910. № 3. С. 124.

84 Так, литературный критик описывал, как в романе князя Д.П. Голицына (псевдоним Муравлин) «Баба», «простая, некрасивая, грязная деревенская баба всецело, до гипноза, завладевает всем существом князька-вырожденца. <…> Являясь своего рода психиатрическим “скорбным листом”, “Баба” имеет и общепсихологическое значение для характеристики всякого вообще безволия» (Венгеров С.А. Синтетический модернизм и богоискательство (начало XX века) // Русская литература XX века / Под ред. С.А. Венгерова. М., 1914–1916. С. 217).

Глава 5 Здоровье и болезнь Пушкина

Пушкин… это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет.

Н.В. Гоголь

С этого пророчества, как известно, начал свою речь на открытии памятника Пушкину в Москве Достоевский1. Речь эта разошлась по стране — а с ней и оценка Пушкина не только как лучшего в России поэта, но и как человека, опередившего свой век. Когда через пятьдесят лет после смерти поэта истек срок права наследников на публикацию его работ и издания Пушкина наводнили страну, его известность стала всеобщей. Благодаря широкому празднованию пушкинских юбилеев — пятидесятилетия смерти в 1887 году и столетия рождения в 1899 году — в России сложился настоящий культ поэта. Для самых разных людей образ Пушкина служил идеалом или эталоном — чего именно, зависело от их занятий и интересов. «Специалисты по человеческой душе» — психологи и психиатры, конечно, не обошли поэта своим вниманием. В дни столетнего юбилея они объявили Пушкина и «гениальным психологом», и «идеалом душевного здоровья». Однако менее чем через два десятилетия, в дни революционной ломки авторитетов, прежний пиетет по отношению к Пушкину был позабыт. Как только левые критики захотели сбросить поэта с «парохода современности», психиатры сменили точку зрения и начали писать о Пушкине как больном гении, делая акцент на его «душевных кризисах» и якобы неуправляемом темпераменте. Тем не менее, к следующему пушкинскому юбилею — столетию смерти, широко отмечавшемуся в 1937 году, — возродился культ поэта, а вместе с ним — и версия «здорового Пушкина».

* * *

Гоголя в его эссе о Пушкине вдохновляла философия Шеллинга и Гердера. Чрезвычайно популярные в первой трети девятнадцатого века идеи немецкого романтизма были хорошо знакомы Гоголю, одно время читавшему курс истории в Московском университете. В историософской статье «Шлецер, Миллер и Гердер» он отзывался о Гердере как о глубоком мыслителе, одним из первых взглянувшем на историю как на процесс развития, процесс органической смены эпох и движения народов2. Романтики отвели истории и изучению национальных языков и обычаев главное место в науках о человеке. В 1773 году Гердер и Гёте издали сборник «О немецком характере и искусстве», в который вошли статьи о Шекспире как национальном поэте и о народных песнях. С этого началось всеобщее увлечение национальной историей, фольклором, изучением народного быта. Гоголь тоже собирал народные песни; известна его статья «О малороссийских песнях», написанная примерно в то же время, когда он задумал историю Украины3. Говоря о Пушкине как о «русском национальном поэте», Гоголь повторил идею романтиков о том, что в искусстве (и особенно в поэзии) отражается «душа нации».

Романтики видели в художественном гении воспитателя, духовного наставника народа. Те, кто разделял эти взгляды в России, считали, что русский народ, еще не взрастивший своего поэтического гения, не сформировал и своего духа. Так, декабристам Россия виделась как «империя, с небольшим сто лет вышедшая из мрака грубого невежества». А сам Пушкин жаловался: «у нас еще нет ни словесности, ни книг, все наши знания, все наши понятия с младенчества почерпнули мы в книгах иностранных, мы привыкли мыслить на чужом языке»4. Поэтому Гоголю, как и другим критикам, важно было во всеуслышание заявить о появлении в России первого большого поэта. Пушкин быстро сделался национальным гением, в котором «русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла»5.

С точки зрения романтиков, поэт не только наиболее полно передает, но и впервые создает, творит дух нации. Разделяя взгляд на поэта как на духовного лидера нации, Достоевский несколько десятилетий спустя писал: «Пушкин… приходит в самом начале правильного самосознания нашего», он — «направляющий свет», «пророчество и указание»6. Если Гоголь подчеркивал «русскость» Пушкина, то Достоевский более всего дорожил его «всемирной отзывчивостью»: оставаясь национальным поэтом, Пушкин смог проникнуть, вчувствоваться в душу других народов. В своей речи на открытии памятника поэту в Москве Достоевский обращался к христианскому самосознанию своих слушателей, призывая к прощению и примирению, напоминая, что русские, в силу свойственной им «слабости национального эгоизма», должны подать пример братской любви другим народам7. Писатель верил, что пушкинская «всечеловечность» дана всем русским.

Опубликованная в популярнейшем «Дневнике писателя», речь Достоевского была встречена с огромным энтузиазмом8. Он, казалось, нашел счастливое равновесие между «русскостью» Пушкина, которую так ценил Гоголь, и той чертой, которой восхищался в поэте Белинский, когда называл Пушкина «гражданином вселенной», — отсутствием всякого догматизма и партийности. Белинский одним из первых заявил о почти абсолютном соответствии Пушкина идеалу нравственности и гуманизма — этот последний термин был в ходу благодаря тем же немецким романтикам. Чувство, лежащее в основе его поэзии, всегда «так человечно, гуманно! — писал Белинский со скрытой ссылкой на Гердера. — Читая его творения, можно превосходным образом воспитать в себе человека». «Пушкин… не принадлежал исключительно ни к какому учению, ни к какой доктрине; в сфере своего поэтического миросозерцания он, как художник по преимуществу, был гражданин вселенной и в самой истории, так же как и в природе, видел только мотивы для своих поэтических вдохновений»9. Продолжая эту мысль Белинского, Достоевский окончательно придал поэту черты совершенного человека, наделенного не только христианскими добродетелями, но и универсальным гуманизмом.

И для следующих поколений интеллигенции Пушкин оставался идеалом не только русского, но и Человека вообще — точнее, такого человека, главной чертой которого был гуманизм. Через полтора десятилетия после Достоевского гоголевской фразой о Пушкине как о «русском человеке в его развитии» начал свою статью Д.С. Мережковский. Как символиста и философа, много сделавшего для религиозного возрождения в России, его интересовала «вершинность» Пушкина в мис-тически-религиозном плане. По Мережковскому, в Пушкине нашли совершенное равновесие два начала — самоотречение человека и его слияние с Богом, с одной стороны, и самоутверждение и противостояние Богу с другой. Мережковский сравнил значение Пушкина для культуры своего века с ролью Эллады в Древнем мире: для своего времени поэт был тем же, чем эллины для своего, — гармонией среди хаоса. После Пушкина, считал Мережковский, это равновесие в русской литературе, как и в европейской культуре вообще, было нарушено. Возник конфликт «двух начал в лице безумного язычника Фридриха Ницше и, быть может, не менее безумного галилеянина Льва Толстого». У Достоевского «пушкинская благодатная гармония превратилась… в уродливое безумие, в эпилептические припадки демонизма»10. Ни один из тех, кого девятнадцатый век считал великими, не мог сравниться с Пушкиным в гармонии таланта и личности.

В 1899 году лавина публикаций о Пушкине закрепила идеальный образ поэта. Один только Владимир Соловьев, — хотя и писал о «положительных христианских убеждениях», — добавил ложку дегтя в бочку меда, совсем не по-юбилейному возражая тем, кто славословил поэта и видел в нем жертву «среды»11. В остальном же год 1899-й стал апофеозом поклонения Пушкину. (Пожалуй, это было началом продолжающейся до наших дней «юбилейной» традиции почитания писателей и поэтов. В национальном масштабе отмечались также полвека со дня смерти Гоголя в 1902 году, столетие его рождения в 1909 году и восьмидесятилетие Льва Толстого в 1908 году.) На свой манер Пушкина почтили представители самых разных слоев общества, включая психологов и психиатров. На торжественном заседании Московского университета совместно с Обществом любителей российской словесности в честь столетия Пушкина присутствовали члены Московского психологического общества Л.М. Лопатин, Н.А. Иванцов и А.А. Токарский. Лопатин — председатель Общества, профессор философии Московского университета, говоря о тонкости и верности его проникновения во внутренний мир героев, назвал Пушкина «гениальным психологом-художником»12.