— Тот, кому вы их написали, самый неподходящий мужчина на свете, — нелестно характеризовал студента Киевский Демон.
— Отчего? И откуда вам знать, кому я их написала? — попыталась исправить свой промах Анна.
А Маша занервничала.
— Знаю, — проговорил Киевицкий в растяжку. — И, поверьте, чрезвычайно польщен. Но я не гожусь в жертву.
«В него?!
Не в Голенищева, — в нашего Демона?
Как Даша!»
У Маши подкосились ноги.
«Влюбилась! И написала ему:
будет моею твоя дорога…»
— В жертву? — спросила девушка, очень волнуясь. — Почему вы заговорили о жертве? Вы считаете меня бессердечною женщиной?
Разведчица спешно переместилась налево, под украшавший соседнюю грань восьмиконечный владимирский орден, — как велел ее Демон.
И Демон Анны!
Воистину тот, кому она посвятила стихи, был самым неподходящим на свете.
Он даже не был мужчиной!
— Это из-за Коли? — вопрос прозвучал рядом. Видно, за время недолгой паузы, пара успела перейти на Машино место. — Вы думаете, я мучаю мужчин? — с мукой спросила Анна.
— А вы думаете, Николай Гумилев не испытывает мук?
— Да, он был расстроен, — расстроилась она.
— И разве не из его боли родились эти стихи?
«К чему он ведет?»
— Конечно же, нет! Хотя… возможно вполне.
— Вы думаете, ваша брошь — обычная брошь?
— Нет, я ведь рассказывала вам. У нее весьма необычная история.
— Я давно намеревался потолковать с вами об этом, — завел Киевицкий. — Вы знаете, я историк Я интересуюсь древностями. И ваша Лира до странности похожа на одну древнюю вещь, описанную в книгах.
— Как интересно!
«Он что же, скажет ей правду?»
— Но куда любопытнее то, что, если верить книгам, вещица эта дарит своему обладателю огромную власть, — коли не сказал, то приоткрыл правду он. — И как каждая власть, она забирает чужие жизни.
Нет! Открыл нараспашку!
— Я не понимаю вас, — сказала Анна.
Маша, отступившая под фасадный барельеф «Крещение Руси», понимала того меньше.
Говорить правду слепым было вторым из 13-и Великих запретов, записанных в книге Киевиц!
За такое Демон мог сам угодить под Суд меж Небом и Землей, невзирая на столетний срок давности.
— Когда вы начали писать стихи?
— В одиннадцать лет… Нет-нет. То пустое. Я уничтожила все. Настоящие я стала писать лишь сейчас.
— В Киеве, — сказал Киевицкий.
— Выходит, что в Киеве, — удивленно согласилась его визави. — Когда встретила вас, — промолвила она после молчания.
По меркам 1907 года это было равносильно прямому признанию в любви.
— Помните, — подпел ее Демон, — мы повстречались с вами здесь, на Владимирской горке?
— Вы тоже помните это? — Было слышно, как обрадовалась Анна. А Маша, находящаяся в роли слепого слушателя, постаралась вызвать из памяти рисунки их лиц — и вдруг поняла, как они похожи.
Демон с татаро-монгольскими глазами и скулами — и Анна, провозгласившая свою бабку татарской княжной не без причин. Бледная, чернобровая, с крупным носом, она чем-то неуловимо походила на татарку. Или египтянку. Или херсоносийку…
…будет твоею моя дорога!
— Вы помните, что случилось с вами в тот день?
— Я нашла свой тайник! — звонко вспомнила девушка. — Вы правы. Лира точно дала мне силы.
— Но довольны своими стихами вы стали позже, — снова подтолкнул ее Демон.
— Да, когда Коля приехал в Киев зимой.
— Когда вы сами вызвали его… Вы написали другу вашего брата Андрея. Вы знали, Николай влюблен в вас. Знали и то, что он выпустил свой первый поэтический сборник. Вы вложили в письмо свои стихи.
— Вы помните и это? — сконфузилась Анна. — Но почему? — тревожно вопросила она.
— А потом он приехал.
— Да. Он сказал, мои стихи достойны публикации. Раньше он говорил иное, советовал мне стать танцовщицей. Впрочем, думаю, он и тогда желал сделать мне приятное.
— Ведь по приезде в Киев он сделал вам предложение.
— Да. — Маша различила надежду на ревность.
— И вы согласились.
— Да.
— И появились совсем иные стихи.
— Да.
— А теперь вы отказали ему. Когда ж это было? Сегодня? 13 октября… Ведь ваши стихи так хороши!
— Это не имеет касательства к делу! Я отказала ему, потому что… Я люблю вас, господин Киевицкий!
«Боже! — подумала Маша. — Боже!»
С Михайловской-Владимирской горы полетел серебряный звон. Ему откликнулись колокола древней Софии.
А в голосе грозном Софийского звона…
— Я не знала, люблю ли я Колю, — говорила Анна, — мне казалось, что люблю, когда я согласилась стать его женой. То было странное чувство. Я писала своему другу, мужу моей покойной сестры. Все точно у Брюсова!
сораспятая на муку,враг мой давний и сестра,дай мне руку! Дай мне руку!Меч взнесен. Спеши. Пора.
— зачла Анна Горенко.
Колокола звенели.
— Вы чувствовали на редкость точно, — отметил Киевский Демон. — Поскольку Николай Степаныч не переживет окончательности вашего отказа.
— Как вы можете знать это? — вспыхнул вопрос.
— Как, вступив с вами в брак, не сможет пережить и вашей силы.
— О чем вы?
— Вы припомните мои слова. Обещаю.
— Тогда я тем более не должна выходить за него. Я верну все подарки, я прерву переписку. Мы не будем больше встречаться. Никогда!
— Поздно. Вы выбрали свою жертву.
— О какой жертве вы мне толкуете? Я не понимаю вас! — в отчаянии вскричала она, впадая в невротическое состояние.
«Сволочь!» — впала в соболезнующее состояние Маша.
— Я рассказал вам про Лиру. Однако… вы можете выбросить ее.
— Это какая-то нелепость!
— В таком случае выходите за него замуж. Если вы не желаете смерти другу вашего детства Николаю Степановичу, выходите за него. И уезжайте из Киева. Вам тут не место.
— Но… я… Вы… — залепетала Анна.
— Да, Анна, — сказал он. — Я вас не люблю.
Ответа не было.
Топот ног — Анна бежала прочь от нелюбви, от пощечины, отвешенной ее гордости.
Колокола звенели.
— Вот дельце и разрешилось. Надеюсь, успешно, — донесся до Маши из-за угла голос Демона Анны.
В ту же минуту кто-то положил ладонь ей на плечо.
За ее спиной, прижимая палец к губам, стоял Машин Демон.
* * *
— Стой! — приказала Киевица, едва их скрыл поворот.
Машин Демон не имел права встретиться здесь с Демоном Анны.
Встречаться в Прошлом с самим собой было одним из 13-и Великих запретов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});