своего проворства стал справляться очень споро, родители тут же придумывали какое-нибудь новое, не менее тяжёлое занятие. Разумеется, имелись и хорошие стороны — Фенг стал быстрее и выносливей, он давно заметил, что те расстояния, после которых раньше валялся на земле мешком, теперь преодолевать — плёвое дело. Без нормального питания он не стал слишком уж сильнее, зато выносливость выросла многократно.
Неожиданной и очень приятной стороной стало то, что крестьяне напрочь забыли про досадный случай с дерьмом, да и о «сыне генерала» вспоминали всё реже и реже. Теперь он получил новую кличку «быстрый Фенг», иногда «дурачок Фенг» — но второе прозвище не только произносилось беззлобно, да ещё и толком не прижилось.
Поводов считать себя дурачком Фенг давал немало. По мере роста выносливости он снова и снова пытался собрать ци, делая это единственным известным ему способом — через оглушительный крик. Каждый раз он рисовал в голове демонический образ учителя и кричал ему, срывая горло, прямо в воображаемое лицо:
— Я стану тобо-о-о-ой!
Как бы он ни ненавидел учителя, как бы ни презирал и не желал иметь с ним ничего общего, но главной и самой важной целью, внутренним демоном Фенга, пожирающим изнутри, являлось опровержение его слов. Требовалось доказать не кому-нибудь, а самому себе, что учитель — глупец, неспособный оценить тот драгоценный камень, которым являлся Хань, и использующий настоящее сокровище, чтобы подпереть им дверь. Ну а потом, конечно, Фенг станет намного сильнее учителя, чтобы встретиться с ним лицом к лицу, сразиться в эпическом сражении, о котором впоследствии не только создадут кристалл, но и начнут слагать легенды. И Мэй, если она до сих пор жива, будет это видеть, страдать и сожалеть о своей ошибке, причитать, что выбрала учителя, а не Ханя. Но будет уже поздно!
Фраза, которую Фенг придумал для концентрации своей ненависти, не только оказалась очень удачной, но и не вызывала у крестьян никаких подозрений — ведь в ней не было ничего ни про аристократов и генералов, ни про дворцы и учителей. Конечно, орущего такое без устали посчитают дурачком, но дурачком безобидным, а не каким-то сеятелем опасной смуты. Вообще-то фраза являлась только частью цитаты, новой мудрости, придуманной Ханем-Фенгом и достойной занесения в лучший свиток: «Я стану таким как ты, стану тобой, стану лучше тебя». Вот только для выкриков концентрации требовалось что-то короткое, что можно прокричать на единственном выдохе.
Выносливость постепенно росла, и Фенг стал выкраивать время, чтобы начать делать набеги в лес, где с трудом, но научился добывать дополнительное пропитание — от личинок и червяков, до яиц из птичьих гнёзд. На что-то более серьёзное катастрофически не хватало времени, так что требовалось доказать свою полезность как добытчика, многократно превосходящую выгоду от ещё одних рабочих рук. Конечно, если бы об этом прознал сборщик податей, пришлось бы туго. Но одним из преимуществ маленькой деревни являлось то, что, несмотря на внутренние дрязги и мелочные склоки, перед чужаками, которыми считались также и все чиновники, друг друга тут прикрывали крепко.
Так что он бегал и орал, распугивая птиц и мелких животных, до самой осени. А потом во время очередного яростного крика ощутил ту самую тёплую пульсацию, так напоминающую обмоченные штаны. Впрочем, штаны у него в тот момент оказались мокрыми и так — ведь он, стоя посреди реки, решал несколько важных задач одновременно. В стойке дабу тренировал равновесие на скользких мокрых камнях, с помощью самодельной остроги пытался ловить рыбу, а заодно и периодически оглашал округу яростным криком. Полные силы, гнева и отчаяния вопли, вопреки опасениям, рыбу пугали не особо, так что особой помехой ловле такие тренировки не становились.
На этот раз рыбу он ловил, ни от кого не скрываясь. Конечно, обычную работу никто не отменял, но стоило притащить с реки первую крупную рыбину, стоило Зэнзэн её испечь, а потроха добавить для наваристости в привычную пустую рисовую похлёбку, как родители тут же признали, что в занятиях дурачка Фенга всё же имеется хоть что-то полезное. Это значит, что с реки его гнать не нужно, а если и нужно — то не всегда. Фенг не стал разочаровывать и принес ещё несколько рыбин, пусть и заботился в первую очередь о пропитании собственного тела.
Даже не пробудив ци, Фенг обладал твёрдой рукой и верным глазом — чем в деревне не мог похвастаться никто другой. Очевидно, помимо несомненного врождённого таланта, давали о себе знать навыки из прошлой жизни: как прилежные занятия каллиграфией, так многочисленные сражения с негодяем-учителем, во время которых Хань учился не только уворачиваться от ударов, но и точно поражать юркую неуловимую цель. А теперь, когда он, наконец, ощутил свой первый слабый ручеёк внутренней энергии…
Фенг отвёл в сторону острогу. Ею являлась вырубленная острым камнем раздвоенная и обожжённая для крепости длинная палка, на остриях которой Фенг сделал обратные засечки, чтобы рыбья туша не соскальзывала назад в воду. Он погрузился внутрь себя, собирая почти неощутимые потоки ци в маленький шар. Поначалу он пытался их направить привычным образом — в нижний даньтянь, но внезапная мысль едва не заставила потерять концентрацию. Сила и выносливость, безусловно, важны, они необходимы для реализации главного плана. Но что сейчас нужно больше всего — это разум и память, которые позволят получить доступ к бесценным знаниям, сокрытым в голове!
Так что Фенг быстро, чтобы не дать сомнениям и колебаниям изменить решение, направил ци в голову. Энергия текла по меридианам неохотно, словно сопротивляясь, упрашивая его передумать, отпустить её, дать вернуться на привычное место. Но Фенг оставался непреклонным — от боли ему пришлось сжать зубы, но после бесконечности стараний и героических усилий он всё-таки справился. Преодолев сопротивление, словно пробивая невидимую стену, ци собралась в центре лба и наконец обустроилась, закружившись медленным вихрем.
— Вон там! — завопил кто-то из малышни, так падкой на любые зрелища, даже если это был просто деревенский дурачок, не говоря уж о таком захватывающем процессе, как рыбная ловля.
— Фенг, смотри, плывёт!
Фенг не стал отвлекаться, ведь сейчас его занимало самое важное в жизни дело. Он отделил от жиденького вихря в голове маленький тонкий поток энергии и направил его ко крепко зажмуренным глазам. Почувствовав привычную режущую и обжигающую боль, распахнул веки.
Мир расцвёл, превратился в мириады красок и оттенков, где всё будто бы двигалось с привычной скоростью, но при этом одновременно очень медленно и плавно — так плавно, что ему удавалось рассмотреть даже взмахи крылышек летающей мошкары. Сквозь толщу