И ныне рукой Дьердя Турзо будет срезана еще одна ветвь с оскудевшего древа.
Замок вынырнул из снежной мглы. Ветер разбивался о высокие стены Чейте, выла метель, набрасывая снежное покрывало, и редкие огни сверкали сквозь ночь, как волчьи глаза.
Люди, утомленные дорогой и подъемом, оживились. Дьердь, придержав коня, дождался, пока подтянутся последние. И монашек, встретившись со взглядом паладина Турзо, съежился.
– Она там, – прошептал Ладислав, и ветер подхватил шепот, разнося по узкой дороге. – Там она. Ждет! Она знает наперед! Она…
Ворота замка оказались заперты. Колотить пришлось долго. И еще дольше, перекрикивая бурю и сдирая горло, объяснять, кто явился в Чейте. Открыли. Впустили. Приняли лошадей и помогли спешиться. Сунули в руки фонарь и тут же отступили, будто бы и не люди служили в Чейте – тени бессловесные.
Поймав одну за руку – теплую, человечью – Дьедрь крикнул:
– Где хозяйка?
Тень молча указала на дом. А монашек, ввинтившись между Дьердем и тенью, сказал:
– Идемте, я знаю, где ее искать.
Он повел по коврам, оставляя на них комья грязного снега и следы. Он шел вдоль стен, и портреты Надашди и Батори с презрением смотрели на предателя. Он сторонился редких факелов и еще более редких людей. И ускорял шаг.
Дьердь едва-едва поспевал за ним. Стража сзади и вовсе бегом неслась, грохоча железом доспехов.
– Ладислав! – раздался громкий голос и навстречу вышел карлик, уродливый, как война. – Стой, Ладислав! Ты предатель!
– Покайся, Фицке!
Карлик захохотал и подбросил два факела, рассыпая искры по полу. Он поймал факелы на лету и тут же швырнул в монаха. И снова захохотал, глядя, как тот сбивает пламя. Промокшая одежда не вспыхнула, а боли Ладислав давно не чуял.
– Кто вы? – поинтересовался карлик, расправляя чудовищно длинные руки. Коротенькие же ножки прочно уперлись в пол. – Кто вы и зачем пожаловали в Чейте?
– Ты не узнаешь меня, шут? – Дьердь Турзо снял шлем. – Ты бывал в моем доме. Ты веселил гостей на свадьбе моей дочери, и я сам подарил тебе три флорина.
Карлик ничего не ответил, а в руках появились ножи. Рукояти их скрывались в умелых ладонях, а лезвия выглядывали серыми жалами.
– Уйди, горбун. Я здесь по слову императора…
Договорить не вышло, дернулись руки, свистнули ножи, вспарывая воздух, и зазвенели, столкнувшись с железом. Ловок был карлик, но умел был паладин Турзо. На лету мечом сбил ножи и велел:
– Свяжите его!
Стража, оттеснив господина, напала на горбуна. Тот сопротивлялся. Он хватал людей и, подняв над головой, швырял. Он месил кулаками и хохотал, и даже когда его повалили на землю и спеленали, не успокоился:
– Ты предатель, Ладислав! Предатель!
– Веди дальше, – рявкнул Турзо, отвешивая монашку подзатыльник. – Где она? Я хочу знать, где она! Слышите, вы все?!
В нижнем зале.
Эржбета Батори, графиня Надашди сидела в высоком кресле с резной спинкой. Над ней возвышались волк и дракон, а еще выше парил вырезанный из дерева сокол.
Хозяйка замка Чейте была столь же прекрасна, как в тот день, когда она вошла в празднично убранный замок Бичеваг. Тогда на ней было платье темно-зеленое, почти черное, а по подолу расцветали белые лилии и сапфировые незабудки. Сегодня она нарядилась в белое, и белизна наряда лишь подчеркивала бледность кожи. Убранные под сетку волосы были черны, а на воротнике и лифе платья посверкивали алмазные звезды.
И кровь на руках и подоле была ярка, как никогда.
– Здравствуй, Дьердь, – сказала хозяйка Чейте, улыбаясь. – Я рада приветствовать тебя в доме моем. Была ли спокойна твоя дорога? И не желаешь ли ты отдохнуть? Быть может, тебя мучит жажда или голод?
Она рукой очертила столы, уставленные золотыми и серебряными блюдами. Еда на них давным-давно остыла, а частью даже сгнила, подернувшись зеленым налетом плесени.
И Дьердь отвернулся от стола.
– Здорова ли твоя жена и моя кузина Эржбета? Хорошо ли живется дочери твоей Юдит? Хорошего ли мужа я нашла для нее? – продолжила расспрашивать Эржбета.
– Я пришел за тобой, – переломив себя, сказал Дьердь. – По слову императора.
– До него дошли эти слухи? Рыжий Меджери их распускает. Ты же знаешь, Дьердь. Ты ведь не веришь тому, будто я умею летать или становиться туманом? Цыгане верят в мулло. А ты, Дьердь Турзо, родич мой, во что веришь?
– В то, что вижу.
Он наклонился и, стянув перчатку, прижал пальцы к шее девушки, что лежала у ног графини. Срезанный цветок, лилия белоснежная, измаранная кровью. Дьердь осмотрел раны, ужасаясь их количеству, пересчитал ожоги и выпрямил сломанные пальцы.
Люди стояли. Смотрели. Ждали приказа.
– Она не хотела меня слушать. Служанки упрямы, – пояснила Эржбета, продолжая улыбаться.
– Это не служанка.
Дьердь прикрыл мертвую плащом и перекрестил.
– Туча, туча, защити Эржбет! Ты есть Бог. Ты есть Дерево, Камень и Птица. Ты есть Смотрящий из темноты и идущий на лапах ночи. Помоги мне! Огради меня! Пошли девяносто девять черных котов! Пусть выйдут они из гор, вод и трещин земных… – Эржбета говорила речитативом и водила пальцем по Черной книге, лежавшей на ее коленях. – Пусть пройдут они тропами ночными. Пусть найдут Меджери Рыжего и принесут мне сердце его! Пусть!
– Ведьма! – завизжал кто-то за спиной Дьедря.
– Ведьма! – подхватили крик, ширя и передавая из уст в уста.
– И пусть хранят Эржбет от зла, заклинаю именем твоим, о Иштен…
Кубок ударился в стену, заплескав наряд графини вином.
– Хватит! – рявкнул Дьердь, становясь меж людьми и Эржбетой. – Она безумна, разве вы не видите?
Давешний монашек выступил из толпы и, указав обеими руками на Эржбету, сказал:
– Она ведьма. Как ведьму и судите! Иначе…
Договорить Дьердь не дал: ударил латной перчаткой в лицо, сбивая на пол. И пнул в ребра.
Не выносил он мерзости людской. Ее в отличие от безумия сложно было объяснить.
Суд, начавшийся в Вене в марте года 1610-го и завершившийся отправкой Дьердя Турзо в замок Чейт, продолжился. Эржбету и слуг ее, взяв под стражу, вывезли в Бичеваг. Туда же прибыл и личный посланник короля, кардинал Франсуа Форгач, а с ним и двое дознавателей: Мойзич Циройку и Анджей из Керештур.
В первый же день по прибытии их состоялась приватная беседа.
– Чернокнижие – великий грех, – произнес кардинал, крестясь. И герцог вынужден был повторить сей знак, но на манер иной. Не следовало злить посланца короля, пусть и не внушает посланец этот хоть сколько бы доверия.
– Эржбета безумна. Я самолично пересмотрел каждую страницу в этой книге. Там ничего нет! Ничего!
– Верю, охотно верю. Но разве не могло быть так, что вы, любезный герцог, слишком чисты духом? И оттого не явились вам письмена дьявольские?
Скользок он был и хитер. Мудростью змеиной блестели глаза, сытостью лоснились одежды богатые. И оба дознавателя были под стать кардиналу.
– Но вовсе не о том я хотел речь вести, – кардинал улыбнулся. – Напротив, я всецело готов поддержать вас. Безумие… ни королю, ни вам, ни кому бы то ни было не нужны в родичах безумцы, но еще менее нужны чернокнижники. Обстоятельства требуют выбрать из двух зол меньшее.
– Люди говорят…
– Люди всегда говорят. Нужно дать им иной смысл бесед. Пусть говорят о жестокости. О пролитой крови. О невинных душах, загубленных Эржбетой. Бог видит, что сие – правда. Но пусть говорят иначе.
– Как? – Дьердь потерялся в словесах, как горожанин в лесу.
– Как о безумии женщины, обуянной манией навеки сохранить свою красоту. Как о грехе тщеславия. Как о гнилой сути их племени, отравленной в тот миг, когда дщерь Евы приняла яблоко от змия.
Кивали дознаватели, крестился кардинал, Дьердь слушал, пытаясь найти в речах подвох. Не находил.
– Она станет примером для прочих…
– Вам не удастся замолчать всего.
– Это не нужно. Там вдосталь людей низких, которые сами не отрицают участия своего в противоестественных обрядах.
– Что же нужно от меня?
– Не вмешиваться. Просто не вмешиваться. Во благо государя и мира.
И Дьердь Турзо, паладин императора, согласился. Он замолчал и молчал все время, пока длился суд.