Читать интересную книгу Коллекционер - Джон Фаулз

Часами лежу и придумываю, как бы сбежать.

Без конца.

25 ноября (День.)

Утром разговаривала с К. Заставила его позировать. Потом спросила, чего же он все-таки от меня хочет. Чтобы я стала его любовницей? Но он был шокирован. Ответил, что это запросто может купить в Лондоне. Очень сильно покраснел.

Я сказала, что он словно китайская шкатулка. Так оно и есть.

Глубже других запрятанная шкатулочка — это то, что я должна его полюбить. Во всех смыслах. Душой и телом. Уважать его, преклоняться. Это так абсолютно невозможно, даже если бы удалось преодолеть физическое отвращение. Смогу ли я смотреть на него иначе чем сверху вниз?

Бьется лбом в стену.

Не хочу умирать. Чувствую в себе готовность выстоять. Всегда буду хотеть жить. И выживу.

26 ноября

Единственная необычная черта в нем — то, как он меня любит. «Новые» не способны ничего любить так, как любит он. Слепо. Абсолютно. Как Данте — Беатриче.

Наслаждается своей безответной ко мне любовью. Думаю, то же испытывал и Данте. Грустить, зная, что все безнадежно, и из печального опыта извлекать материал для творчества.

Впрочем, Калибан из этого опыта ничего извлечь не способен. Кроме жалкого довольства самим собой.

Люди, не способные ничего создавать. Ненавижу.

* * *

Как я боялась смерти в первые дни здесь. Не хочу умирать. Все время думаю о будущем. Отчаянно хочется знать, что готовит мне жизнь. Что со мной случится, что из меня выйдет, какой я стану — через пять лет, через десять, через тридцать. За кого выйду замуж, где буду жить, где побываю, что узнаю. А дети? И это не просто эгоистическое любопытство. Я живу в такое время — самый неудачный для смерти момент за всю историю человечества. Полеты в космос, наука, весь мир просыпается и тянется вперед и вверх. Начинается новый век. Я знаю, он полон опасностей. Но чудесно жить в этом новом веке.

Это — мой век. И я его люблю.

* * *

Сегодня меня одолевают мысли. Одна такая: человек нетворческий плюс возможность творить равняется человеку плохому.

Другая: попытка его убить означала, что я нарушила собственные принципы. Кто-нибудь может сказать: это не падение, это лишь капля в море, это не имеет большого значения. Но все зло в мире составляется из таких малых капель. Глупо говорить о незначительности этих малых капель. Капли в море и океан — это одно и то же.

* * *

Представляла себе (и не в первый раз), что живу вместе с Ч.В. Он мне неверен, он уходит от меня, он циничен со мной и жесток. Я в отчаянии. В этих снах наяву секс почти не имеет места. Просто мы живем вместе. В довольно романтичной обстановке. Северные ландшафты, море и острова. Белые домики. Иногда — Средиземноморье. Мы вместе и очень близки духовно. А детали — глупейшие, все из модных журналов. Но духовная близость существует. На самом деле. И ситуации, которые я воображаю (когда он меня бросает), вполне реальны. То есть я хочу сказать, мне в самом деле больно думать об этом.

* * *

Иногда я готова совершенно впасть в отчаяние. Ведь никто-никто не знает, что я еще жива. Меня считают мертвой, утратили надежду, примирились с этой мыслью. Это так, никуда от этого не денешься. Это — настоящее. А я сижу здесь, на кровати, и представляю себе будущее: как я поглощена любовью к некоему человеку; я знаю — я ничего не могу делать вполовину, не могу любить вполовину, я чувствую — меня переполняет любовь, и я готова отдать все — сердце, душу и тело — какому-нибудь цинику вроде Ч.В. Который меня предаст. Предчувствую это. В этих снах наяву о жизни с ним сначала все полно нежности и благоразумия, но я знаю, на самом деле так быть не может. Будет страсть и неистовство. Ревность. Отчаяние. Горечь. Что-то во мне погибнет. В нем тоже.

Если он любит меня по-настоящему, как мог он меня прогнать?

Если он любит меня по-настоящему, мог ли он меня не прогнать?

27 ноября

Полночь.

Мне никогда не удастся бежать. Я должна должна должна что-то сделать. Ощущение такое, что я в самых недрах земли, в самом ее сердце. И тяжесть планеты всей своей силой давит на эту тесную коробку. Коробка становится все меньше меньше меньше. Я чувствую, как она съеживается.

Иногда так хочется кричать. До хрипоты. До смерти.

Невозможно писать об этом. Не хватает слов.

Всепоглощающее отчаяние.

* * *

Весь день так. Бесконечная тягучая паника. Замедленное время.

О чем он думал, когда впервые привез меня сюда? Что-то не получилось, пошло не так, как он задумал. Я веду себя иначе, чем девушка его мечты. Я оказалась котом в мешке.

Может быть, он поэтому меня не отпускает? Ждет, пока появится Миранда его мечты?

Может быть, мне надо ею стать? Обвить его шею руками, поцеловать? Хвалить его, гладить по головке, ласкать, восхищаться? И целовать?

Я вовсе не то имела в виду. Но написала и задумалась.

Может быть, и в самом деле я должна его целовать. И более того. Пойти на близость с ним. Чтобы снять отвратительные чары с Волшебного Принца.

Напишу одну фразу и сижу целый час, размышляю, прежде чем написать следующую.

Нужно сделать так, чтобы он почувствовал: я растрогана его благородством, преданностью и т. д. и т. п…

Это невероятно.

Ему придется как-то реагировать.

Уверена, я смогу заставить себя. Во всяком случае, он очень опрятен. Пахнет дорогим мылом. Ничем другим.

Завтра решу. Утро вечера мудренее.

28 ноября

Сегодня я приняла страшно важное решение.

Представила себя в постели с К.

Просто поцеловать его ни к чему не приведет. Нужен какой-то страшный шок, потрясение, которое заставит его отпустить меня. Ведь никто не может держать в заключении того, кто отдал ему себя.

Я буду целиком в его власти. Не смогу обратиться в полицию. Единственным моим желанием будет скрыть, замять все, что произошло.

Это же очевидно. Бросается в глаза.

Как своевременная жертва ферзя.

Как в рисунке. Нельзя колебаться, ведя линию. Смелость и есть линия.

Я все как следует продумала. Конечно, хорошо бы знать побольше о мужчинах. Хорошо бы все знать самой, а не из книг и рассказов, которые и понимаешь-то лишь наполовину. Но я решила позволить ему зайти довольно далеко. Но не до конца. Лечь со мной в постель, ласкать… Скажу ему, что сейчас не время, что у меня как раз лунный период, если он попытается зайти слишком далеко. Мне кажется, он будет так потрясен, что я смогу заставить его послушаться. Ну, я хочу сказать, это ведь я буду его соблазнять. Я понимаю, девяносто девять мужчин из ста в таких ситуациях неуправляемы, и это ужасный риск, но Калибан, мне кажется, как раз сотый. Он остановится, если я попрошу.

Но даже если дойдет до этого. Даже если не остановится. Я все равно рискну.

Две причины. Одна — нужно заставить его меня отпустить. Вторая — во мне самой. Я же сама записала 7 ноября: «Люблю жизнь взахлеб. Люблю все, что противоположно пассивному наблюдательству, омертвению души». Но разве я живу взахлеб? Сижу и наблюдаю. И не только здесь. С Ч.В. тоже.

Все эти разговоры сестер-воспитательниц о том, что «следует беречь себя для будущего спутника жизни». Я всегда смеялась над этим. И все же всегда что-то меня удерживало.

Собственное тело.

Нужно побороть в себе эту трусость.

Охватывает какое-то странное отчаяние. Говорю себе: что-то должно случиться. Но ничего не случится, если я сама ничего не буду делать.

Нужно действовать.

Еще я записала (когда пишешь, скрытый смысл выявляется и вопиет: читаешь, и ощущение такое, что до сих пор была глуха): «Я должна сражаться своим оружием. Не его. Не могу пустить в ход эгоизм, жестокость, досаду и неприязнь».

Значит, мое оружие — великодушие (отдаю себя) и нежность (придется целовать это отвратительное существо), и НЕ-досада (я ведь делаю то, что делаю, совершенно добровольно), и прощение (он ничего с собой поделать не может).

Даже если ребенок. Его ребенок. Все что угодно. Ради свободы.

Чем дольше думаю об этом, тем яснее мне видно — это единственный выход.

Какая-то тайна все же существует. Не может быть, чтобы он не испытывал ко мне физического влечения.

Может быть, он «никуда не годится» как мужчина?

Что бы то ни было, это должно выясниться.

Будем знать, на каком мы свете.

* * *

В последние дни почти не пишу о Ч.В. Но много думаю о нем. Начинаю и заканчиваю каждый день тем, что смотрю на его картину. Рождается какая-то ненависть к этой незнакомой женщине, его натурщице. Наверняка она была его любовницей. Может быть, это его первая жена? Спрошу у него, когда выйду отсюда.

Потому что самое первое, что я собираюсь сделать, самое нужное, настоящее дело — после того, как побываю дома, увижу родных, — будет пойти к нему. Сказать ему, что постоянно думала о нем. Что он — самый главный человек в моей жизни. Самый настоящий. Что я ревную его ко всем женщинам, которых он когда-либо обнимал. Но теперь начинаю понимать: это потому, что я еще не знаю, что такое любовь. Я — Эмма, с ее глупенькими ужасно умными теориями о любви и браке, а любовь приходит к нам по-разному, в разных обличьях, в разных одеждах, и, может быть, нужно очень много времени, чтобы понять, принять и называть ее по имени.