Ступени некоторых подъездов спускались прямо к зеркальной глади, и казалось, что люди, выходя поутру на прогулку, должны совершать свой моцион по воде, аки посуху.
Даже простые небольшие жилые здания о трех или четырех этажах выглядели дворцами. А уж когда гондола выбралась на главную городскую магистраль — Большой канал, на Алену и Алешу обрушилось настоящее великолепие.
Возрождение!
Рождение новой жизни, обновление надежд. Но одновременно — и путешествие назад, в глубь веков.
По балконам-галереям разгуливали люди, и это были обычные люди, представители конца двадцатого столетия, но казались они дожами или гранд-дамами эпохи кватроченто.
Точно отшлифованные божественным ювелиром грани колоссальных тысячекаратных бриллиантов, сверкали стекла многостворчатых венецианских окон: открытых и закрытых, открываемых и закрываемых. Настоящая симфония бликов и отражений!
— Вот это окошечки, я понимаю! — вырвалось у Алены. — Завидую венецианцам белой завистью. Если когда-нибудь разбогатею — закажу себе такие же, во всю стену!
— Зачем? Будет казаться, что живешь не в доме, а прямо на улице.
— Как ты не понимаешь! Просыпаешься — и сразу видишь весь мир! А мир видит тебя!
— И каждый прохожий заглядывает. Не укроешься, не спрячешься. Все твои секреты наружу.
— А я закажу такую красотищу не на первом этаже!
— Сдаюсь, — засмеялся Алексей. — Убедила.
— И еще мне хочется стеклянную крышу.
— Ну, ты и загнула. Скажи еще — построишь себе воздушный замок. Фантазерка.
Она опять вспомнила, что он не художник, и серьезно объяснила:
— Это не воздушный замок, а, наоборот, самый трезвый расчет. И даже режим экономии. Мне бы такое — под мастерскую, чтобы освещение было равномерным и не пришлось устанавливать подсветки.
— Гм... не лишено оснований. А как насчет стеклянного пола?
Алена фыркнула:
— Вот удовольствие — выворачивать мои слова наизнанку!
И опять он задумчиво прищурился, затаенно улыбаясь:
— Гм...
Потом они свернули в канал Ла-Джудекка. Прямо с воды слушали мессу. Пение доносилось из массивной, напоминающей Исаакиевский собор церкви Санта Мария делла Салуте, расположенной на самой оконечности одного из ста восемнадцати венецианских островков.
И сложное, затягивающее многоголосие католической литургии тоже было сродни волнам...
Красиво, возвышенно, но...
Слишком много воды... Слишком много качки.
Алене бы сейчас в православном храме постоять. Там, по крайней мере, пол не колеблется. А если и есть вода, то только святая...
Однако они плыли дальше, и, когда последние аккорды «Агнус деи» смолкли, Алена почувствовала, что ей просто необходимо стать обеими ногами на твердую почву. все-таки она Телец, а не дельфин!
— По-моему, меня слегка укачало.
Алексей непритворно удивился:
— Это в московском такси может укачать, там бензином пахнет. А тут — дыши полной грудью, и все!
— Нет, правда. Извини, но мне уже дурно становится.
— Ты просто проголодалась, но стесняешься признаться. Что ж, заказ принят!
— Опять о еде! — поморщилась она. Сейчас ей даже подумать о чем-то съестном было страшно. — Чревоугодник. Непонятно только, почему тогда такой худющий.
— Потому что я не обжора, а гурман.
И он по-итальянски осведомился у гондольера, где тут поблизости есть хороший ресторанчик.
Как ни странно, Алена, которая была уже на грани обморока, без перевода уловила суть вопроса и протестующе замахала руками так, что устойчивая гондола закачалась вправо-влево, усугубив ее страдания:
— Ой, нет! Ничего не надо искать! Главное, скажи ему, пусть причаливает немедленно! Все равно где!
— Батюшки, да ты правда белее снега!
Она зажала рот ладонью, с ужасом осознав: «Сейчас произойдет непоправимое. Опозорюсь. Стану ему отвратительна, такое ЧП ведь не забывается... В самолетах хоть пакетики выдают...»
К счастью, тут ее опять подхватили сильные руки, и ровно через секунду перед глазами у нее загорелся спасительным огненным светом стакан оранжада со льдом.
Алена выпила сок залпом, а на закуску еще и льдинку проглотила, и только тогда полегчало.
— Прости меня, толстокожего, — виновато сказал Никитин. — Я и не подумал, что у кого-то может быть морская болезнь вне моря. Буду иметь в виду, что ты слабенькая.
— Да уж, пожалуйста.
— Сам-то я как утка, мне не страшно.
— Вумный, как вутка! Гусь ты, больше никто.
— Кстати, как насчет нежнейшего гусиного паштета?
— Замолчи! Замолчи! Замолчи!
— Все. Молчу как рыба.
— Ты снова о воде!
— Понял. Исправлюсь. Буду нем, как камень.
— Желательно, как драгоценный.
— Изумруд годится?
— Хочешь позеленеть?
— Конечно. Сейчас все зеленеет. Весна!
...Проголодалась она только к наступлению темноты, и тогда Алешино чутье гурмана вывело их к небольшому открытому кафе с поистине изысканной кухней.
Им подали что-то непонятное, но изумительно-вкусное в керамических горшочках.
От вина Алена отказалась категорически, им ведь еще возвращаться на Лидо, а единственный путь туда — водный! Не хватало еще, чтоб к естественной качке прибавилась еще и алкогольная!
И тогда им принесли кувшин ее любимого пенистого молока и воздушные крендельки с корицей, такие же затейливые, как неповторимое венецианское стекло.
Венецианское стекло, впрочем, у Алены уже появилось. На закате дня они зашли в лавку, где продавались изделия из дутого стекла. И пока она с жадным профессиональным интересом разглядывала пестрые прозрачные цветочки, рюмочки и вазочки, такие эфемерные, что до них страшно было дотронуться, Алексей выбрал ей подарок.
Это были крупные серьги: две темные виноградные грозди со стеклянным пятиконечным листиком на каждой.
— Какое чудо, Алешенька... Но ты рисковал, а что, если бы у меня в ушах не было дырочек?
— Как! Я же знаю, что они есть! Нарочно посмотрел... ночью.
Теперь настала ее очередь краснеть. Конечно же у него был случай разглядеть ее всю, в мельчайших подробностях. Даже, при желании, родинки на теле пересчитать.
Но он, оказывается, не считал родинки, а еще тогда думал о том, какой сделать ей подарок! Милый, милый...
— Не бойся, — сказал он. — Надевай. Они хоть и большие, но очень легкие. Совсем невесомые. Как и ты.
Лавочник уже стоял наготове с затейливым круглым зеркальцем на филигранной рукоятке.
— Брависсимо! — как в театре, воскликнул он, когда Алена примерила обновку. — Белиссимо!
И это был не рекламный трюк — получилось в самом деле очень и очень «белиссимо»!