Он обронил у меня сложенную вчетверо бумагу, исписанную с одной стороны какими-то суммами: расходами или приходами. Я уж не знаю.
Развернул, посмотрел. Это печатный бланк анкеты отдела печати ЮНЕСКО. Вопросы такие:
«Не будете ли Вы так любезны ответить:
Позволяет ли Ваше здоровье пользоваться для служебных поездок самолетами и другими скоростными видами транспорта?..
Не можем ли мы, с Вашего любезного разрешения, запросить, если нам понадобится, отзыв о Вас в Вашем офисе?»
Место работы, стало быть.
И много таких вопросов. Умеют, ничего не скажешь.
Я увидел город в ту же ночь. Американец ушел спать, а я включил приборы.
Сначала был океан, летящие на меня корабли, пузатые черные танкеры, длинные китобои, серые вкрадчивые подводные лодки. Потом стали попадаться легкомысленные, в белом яхты. Потом луч коснулся побережья.
Вот Америка! Вот она, золотая лента пляжа. Береговые сооружения: волнорезы, маяки, причалы. Вот он, шумный, как игрушка, нарядный, цветастый берег.
Я погасил скорость луча, бросил его к земле и услышал английскую речь.
— Ну, давай же! Давай правее, бестолковый! Правей, тебе говорят!
Я засмеялся. Мне и в самом деле надо вправо.
— Есть направо! — сказал я.
Берег побежал на экране, как будто я летел над ним. Гудки теплоходов, шум прибоя, вскрики мелькающих птиц были звуковым сопровождением картинок. Я то взлетал высоко-высоко, и звуки гасли, то падал вниз, разглядывая транспаранты с номерами дорог, с названиями городов и поселков, и тогда голоса людей, сирены автомобилей звучали громко в моем заваленном снегом домике. Мир незнакомый жил на экране.
Через несколько минут по карте я угадал реку Тринити, а по ней добрался до города.
Был он высок и глазаст миллионами окон, шумен и проветрен.
Сначала, казалось, я не заметил жителей города. В нем почти не было пешеходов. Он весь был населен автомобилями. Они сновали по улицам, толкались, бегали, уступая дорогу только себе подобным, фыркали, недовольные тем, что кто-то обузил мостовые ради никчемных тротуаров. Улицы были красными, желтыми, голубыми, палевыми, шоколадными, белыми от автомашин. Город почтительно склонялся над ними, стеля перед этим разноцветным потоком эстакады, набережные, тоннели, мосты.
Я вошел в него, никем не замеченный. Полисмен, рядом с которым я стоял, стряхнул на меня пылинки с рукава. Три девушки, болтая, прошли на меня, смеясь мне в лицо.
Я гулял по городу, поднимался вдоль стен к балконам, на плоские крыши. Я садился в чужие авто и ехал по улицам, глядя на все через ветровое стекло. Я менял улицы как хотел.
Вот он, город моих загадочных «поисков»! Ну почему на него, на эти пестрые мостовые, на зеленые парки, на стеклянные дома, на рекламы, на площади, на широкие набережные падает склонение гидронических волн?
Жаль, я не могу вместе с лучом забросить сюда ловушки. Я вижу тебя, город-преступник, город-убийца, как там тебя еще зовут. Но я все равно вряд ли что-нибудь пойму на расстоянии. Вряд ли. Глаза и уши тут не помогут.
Я гулял по нему, никем не замечаем. Кстати, он совсем непохож на преступника, город нашего Американца.
…Мы опять бросали шары на ветер. Жилкой порезал руку. На морозе она как стальная.
…Он позвонил и пришел ко мне, как он сказал, на огонек.
Сначала мы с ним играли в шахматы, потом включили кофейник. Американец был прежним: веселым и выбритым. Он шутил. И курил уже не так запойно, как в прошлый раз.
— Кажется, я напугал вас тогда?
— Вы были не страшным, а скорее подавленным и растерянным.
— Минутная слабость. Виновата бутылка.
— Но я ничего не мог понять.
— Пустяки, не придавайте значения моим словам.
— Пожалуйста, но больше не рассказывайте, что кто-то не хочет стать кандидатом в покойники. Я не привык. Надо было видеть, как вы…
— Чисто американская вольность письма. Каждый говорит как ему вздумается.
— Ну да, свобода слова, — пошутил я.
— Смейтесь на здоровье, но мы к этому привыкли.
— Позвольте, к чему вы привыкли?
— Да возьмите любую нашу газету, вас удивят шапки, напечатанные в ней. Скажем: «Президент — кандидат на свалку истории». Никого у нас этим не удивишь.
— А меня?
— Вы из другого теста. У вас это невозможно.
— Я не вижу особой надобности в такой богатой возможности.
— Каждому свое, мистер Магнитолог. Для меня Россия страна слишком большой организованности. А для вас…
— Ну и ну. Вы недавно ругали нашу безалаберность.
— Я говорю об организованности слов и мыслей, — он постучал себя согнутым крепким пальцем по темени. — Прилетайте к нам, и вы заметите в любом городе сборища и демонстрации по самым разным, исключающим друг друга мотивам. Статьи в газетах, перечеркивающие одна другую. Мы американцы, нам такое нравится. Только в очень сильном государстве, с очень уверенным в себе правительством допустимы такие вольности.
— Наша царица Екатерина Вторая называла такие возможности «свободой шуметь». Она посмеивалась и подобных «вольнодумцев» повелевала не трогать: пусть их забавляются.
— Вы приятный собеседник. Я люблю такие неожиданные повороты.
— Сначала президент — кандидат на свалку, потом президент — покойник.
— Ну что же делать. Я говорил вам, современный мир сложен и страшен. В лахомской газете, например, накануне убийства президента был напечатан его портрет в черной похоронной рамке. Убийцы, как известно, себя не афишируют. Это могли сделать его политические противники, совсем не помышляя о злодействе. Случайное совпадение, ничего больше. Вам трудно понять это, как мне трудно понять сложность России.
— Мистер Американец, я так понимаю, что какие-то американцы не очень желали понять вас, тоже американца.
— Вы хотите меня уколоть? — спросил он. — Согласен, вам чертовски надоели мои выпады. Но, честное слово, не принимайте меня за вашего недруга, мистер Магнитолог. Я не желчен и не язвителен. Я всего-навсего работаю над новой книгой. Но я могу доказать, что мое отношение к вам совсем не такое, как вам, я думаю, кажется.
— Надеюсь.
— И не сомневайтесь, пожалуйста. Хотите, я расскажу, как мне, американцу, пришлось отстаивать алиби вашего коммунистического государства?
— Где? В Лахоме?
— Нет, определенно, у вас отношение к Лахоме выше нормального любопытства… Не хотите послушать?
— Я заинтригован.
— Вся моя беда, моя вина или мое достижение в том, что несколько месяцев назад я напечатал другую книгу. Я рассказал в ней мою версию преступления в Лахоме. Много было разных предположений, много их высказано в разных книгах. В моей тоже доказывается кое-что наперекор другим.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});