— До свидания. Спасибо, что навестили нас. Мы с Натом так… одиноки.
Нат тоже встал и шагнул к матери. Хотя он не касался ее, Эспер чувствовала, что между ними существует какая-то таинственная связь, точно они стоят вдвоем по другую сторону какой-то бездны и оттуда смотрят на нее.
Лучше бы я не ходила, думала Эспер, быстро шагая по улицам холодного города. То, что она видела у Кабби, казалось страшным сном. Она вспомнила этот странный вопрос о Плезент-стрит. Впрочем, лучше забыть все это, а с ними больше никогда не встречаться.
Впереди уже замаячил ее дом. Окно кухни светилось. Девушка замедлила шаг, глядя на море. Моя жизнь, подумала Эспер испуганно, похожа на него. Она подобна приливу и отливу, и нет никакой надежды на перемену. Эспер было холодно, но она не замечала этого, снова вспоминая гадалку Криз, которой уже давно не было в живых: «Разбитое сердце, огонь… три человека в твоем сердце… потом ты увидишь…» Что и когда, о Боже? Ничего нового уже не будет. Эспер повернулась и медленно пошла домой.
Глава восьмая
Лишь в июне 1866 года в судьбе Эспер произошли изменения, которых она смутно ожидала. Этому предшествовали кое-какие события.
В прошлом году, через месяц после капитуляции армии Ли[8], Сьюзэн получила кредит в тысячу долларов от Портермэна, который взял с нее только простую расписку. Хотя Эймос и чувствовал непонятную ему симпатию к миссис Ханивуд, он сделал это прежде всего потому, что это было хорошее вложение денег. В бизнесе он, как правило, не ошибался.
«Очаг и Орел» открылся в августе и, благодаря хозяйским хлопотам Сьюзэн, быстро восстанавливал прежнее положение. Тогда же Эспер оставила фабрику. Она раздумала высказывать то, что ей хотелось, мистеру Портермэну. нельзя грубить благодетелю. Она просто сказала мисс Симпкинс и Джонсону, что увольняется, они оба приняли эту новость равнодушно. Но все же ей пришлось увидеться с Эймосом. В последний день, когда она пришла за деньгами, мистер Джонсон сказал, что ее вызывает к себе мистер Портермэн.
Не без удивления Эспер постучалась в дверь его кабинета. Эймос поднялся из-за своего стола и приветствовал ее:
— Добрый день, мисс Ханивуд.
Кабинет его был просторным и уютным, с ореховыми креслами, красивыми обоями и литографиями на стенах. Окна были зашторены, но кабинет освещался горящими в красивых канделябрах свечами. Осматриваясь, Эспер подумала, что он неплохо устроился.
— Здравствуйте, — наконец произнесла она.
Эймос предложил девушке сесть и сам присел рядом. О чем с ней говорить, он точно не знал.
— Я слышал от Джонсона, что вы уходите, — начал он. — Жаль, вы были на хорошем счету. — Он вовсе не собирался вести разговор в таком духе — когда владелец фабрики снисходит до работницы, но его смущало ее отношение к нему, по-прежнему отчужденное, если не враждебное.
— Да, я буду помогать маме, — произнесла Эспер без всякого выражения. — Мы благодарны вам за кредит.
— Это всего лишь бизнес, — сказал Эймос более сухо, чем ему хотелось бы.
— О, я не сомневалась, — насмешливо ответила девушка. — Но все равно спасибо.
Она не была так хороша собой, как ему иногда казалось, особенно во время той инспекции на фабрике. Она неуклюже сидела в кресле, была слишком худой и бледной, и скулы на ее лице выступали слишком сильно. И он же, черт возьми, вызывал ее для того, чтобы услышать благодарность.
— И все же, — Эймос старался говорить сердечно, — работа на фабрике оказалась не такой уж плохой?
Эспер посмотрела в сторону и сказала с неприязнью:
— Именно такой, как я ожидала. За эти десять месяцев не было ни минуты, чтобы я воспринимала ее без отвращения.
Эймос вспыхнул и вскочил на ноги, лицо его исказилось.
— Что вы хотите этим сказать, уважаемая мисс Ханивуд? На моих фабриках порядки не хуже, чем на других. Я много делаю для своих рабочих. Разве с вами плохо обращались?
Эспер тоже встала.
— Я вовсе не хотела вас рассердить, мистер Портер Вы спросили, я ответила. Считаю, что я не подхожу для этой работы. Больше я ничего не скажу. Слава Богу, я уволилась!
Эспер не подумала, что Портермэн может так вспылить. Она ждала продолжения в холодном молчании. Но Эймос уже овладел собой. Ему было неловко за свой гнев. Этой девушке не за что было любить его фабрику, но минуту назад ему хотелось ее ударить.
— До свидания, — наконец сказала Эспер и улыбнулась. У нее было странное чувство, что она взяла верх. Интересно, думала она, а Чарити может им управлять? Всем уже было известно, что Портермэн и Чарити Треверкомб поддерживают отношения, хотя о помолвке слышно не было.
— До свидания, — процедил Эймос сквозь зубы. Ему вдруг захотелось, чтобы Эспер не уходила, чтобы была поблагожелательнее. — Конечно, дома вам будет лучше, — он хотел дать девушке премию — приготовленные в конверте пять долларов золотом, но сейчас это не представлялось ему возможным. — Я, может быть, на днях зайду посмотреть, как идут дела у вашей матери. Если, конечно, мне будут рады.
— Что вы, мистер Портермэн! Мама, конечно же, будет вам рада, — голос Эспер был, как всегда, бесцветным.
После ухода девушки Портермэн задумался. Она не любит его, и он ее тоже, во всяком случае, ее неприязнь выводит его из себя. Слишком просто было бы отнести это только к природной марблхедской недоброжелательности. Он пытался сделать что-то хорошее, как для нее, так и для города. Она и город принимали его щедрость с вялой благодарностью, но продолжали не принимать его самого. Исключение составляла Чарити. Эймос посмотрел на карманные золотые часы. Приглашенный к Треверкомбам на ужин, он уже опаздывал. Чарити опять будет его мягко упрекать. И она, и ее мать уже давно ожидают от него предложения. Ну что ж, сегодня он это, пожалуй, и сделает. Он уже отдал дань уважения памяти Лили-Роз. Во всяком случае, у этих Треверкомбов уютно, подумал Эймос, и ужин у них гораздо вкуснее, чем в городской гостинице.
Он вышел на Скул-стрит и пересек Плезент-стрит, на которой находились фабрики конкурентов. Правда, все они были меньше, чем его, кроме фабрик Харриса, но у Эймоса было намерение их превзойти. На Вашингтон-стрит ему вдруг показалось, что от дерева в его сторону двинулась какая-то темная фигура. Он даже вскрикнул. Но это был лишь обман зрения. К тому же Эймос знал, что Ли не выходила из дома с января. В городе говорили, что у нее еще бывают приступы помешательства, но сын опекает ее, как и прежде.
Эймос раньше ничего не знал о ее невменяемости, и если бы… Ему вновь стало не по себе, и он постарался не вспоминать, что произошло тогда. Но та сцена упрямо стояла перед глазами. Тем вечером, перед ужином, он сидел за столом в своей спальне. Ната еще не было дома. И тут вошла Ли, в той же ночной рубашке, что и в прошлый раз. Он вскочил, и прежде, чем успел что-либо сообразить, она обняла его за шею, бормоча: «Люби Ли, люби, ты же знаешь, что ты этого хочешь». Он почувствовал, как ее полные груди прижались к его груди, ощутил аромат ее духов — и на мгновение забылся, думая только об очаровании этой минуты. Потом он пришел в себя, устыдившись, отстранил женщину и сурово сказал, что ей надо поскорее уходить, пока Нат не пришел. «Не говори Нату, ничего не говори ему», — прошептала Ли. Эймос, уже более мягко, сказал, что они оба должны забыть об этом и что утром он непременно уедет. «Ты хочешь оставить Ли одну?» — испуганно, по-детски спросила она тогда. Он снова был резок, говоря, что надо вести себя разумно, кроме жалости и раскаяния он чувствовал и страх. Эймос сам вывел ее из своей комнаты. Женщина на прощание зловеще прошептала: