"Черт тебя побери, Джейми, -- подумала она, вернувшись в комнату и чувствуя, как сжимается сердце. -- Прах тебя побери, прах тебя побери, напиши мне! Возвращайся. Я должна сказать тебе об этом".
Она прислонилась к косяку в проеме между двумя комнатами, забыв о головной боли, мучившей ее вот уже с трех часов, и о том, что она с самого завтрака фактически ничего не ела. Взгляд ее был слепо устремлен на конторку, заваленную журналами, выписками и книгами: "Источники психических возможностей" Питеркина, "Химия мозга и седьмое чувство" Фрейборга, "Патологические изменения" Мэйзона. Сверху лежала записка Джеймса, где он извинялся за необходимость ехать вместе с Исидро в Париж. Здесь же было и его парижское письмо, сообщавшее, что добрались они благополучно и собираются нанести визит вампирам.
Корсет показался ей вдруг ужасающе тесным. Она прекрасно понимало, что, опасаясь дневного вампира, Джеймс не мог зайти к ней попрощаться. Сердиться на него было бесполезно, как, впрочем, и на нынешнее положение вещей; в конце концов, ситуация могла стать куда отчаяннее. Одному богу известно, почему ой не может ей сейчас написать. Если она начнет визжать и пинать стены, то это не принесет пользы ни ему, ни ей, ни уборщице миссис Шелдон.
"Но я же знаю ответ, -- подумала она, и стальная пружина понимания, страха и опасности свилась в ее груди еще туже. -- Я знаю, как мы можем найти их. Джейми, возвращайся и скажи, что моя догадка правильна! Джейми, возвращайся, пожалуйста..."
Механически она повесила пальто и шляпу и принялась вынимать заколки из волос, тут же развившихся с сухим шелковым шорохом. Остановилась перед охапкой газет со статьями о повышенной чувствительности к свету, о чуме, о вампирах (две из них были написаны Джеймсом), о телепатии. Она просиживала все дни в библиотеках над медицинскими и фольклорными журналами, а ночами изучала собственные выписки.
Лидия подняла из бумаг по-особому сплетенный в одном из магазинов, специализирующихся на подобных вещах, сухой и мягкий локон нечеловеческих волос Лотты.
"Я должна проверить все это вместе с Джеймсом, -- подумала она, понимая, что ей просто не к кому с этим обратиться. -- Но ответ -- здесь. Я знаю, что это так".
В конце концов, она обещала Джеймсу разобраться.
Сколько еще ждать? Она должна поговорить с ним, должна рассказать...
Лидия подошла к окну и задернула штору, но вскоре от этого стало еще хуже. Первые две ночи, мечась на постели в беспокойном полусне, она слышала низкий бормочущий голос, зовущий ее по имени где-то совсем рядом. Но что-то в этом голосе ужасало ее, и она прятала голову под подушку, готовая позвать на помощь Джеймса, точно при этом зная, что не осмелится произнести ни звука... И просыпалась, пытаясь выбраться из постели. Она прикупила керосина, и теперь лампа горела в ее спальне всю ночь. Лидия стыдилась своих детских страхов, но ничего с собой поделать не могла.
Он должен возвратиться.
Она присела за конторку и развернула одну из статей, хотя знала, что ничего нового это ей не принесет -- лишь подтвердит уже возникшую догадку. Но единственное, что оставалось ей сейчас, пока Джеймс не вернулся из Парижа, -- это работа.
Со вздохом она углубилась в чтение, старательно отгоняя вопрос: а что ей останется делать, если он не вернется?
Эшер очнулся, чувствуя, что умирает от жажды. Кто-то дал ему напиться (почему-то апельсинового сока), и он снова провалился в сон.
Так уже случалось три или четыре раза. Но у него просто не было сил открыть глаза. Он чувствовал запах воды, гнили и подземной сырости. Тишина была полной. Потом он засыпал.
Когда же ему наконец удалось разомкнуть веки, свет единственной свечи, горящей в вычурном золоченом подсвечнике у противоположной стены, показался невыносимо ярким. Чтобы повернуть голову, Эшеру пришлось собрать все силы. Он лежал на узкой кровати в маленьком подвале, где громоздились полдюжины ящиков с винными бутылками, покрытыми слоем пыли. Открытый арочный проем вел в довольно обширное помещение, но был забран запертой на замок решеткой. По ту сторону прутьев стояли Гриппен, Элиза, Хлоя и Гиацинта.
-- Я думала, ты можешь касаться серебра... -- по-ребячьи обиженно протянула Хлоя.
-- Если человек может завязать кочергу узлом, то это еще не значит, что он сделает то же самое с раскаленной кочергой, -- огрызнулся Гриппен. -- Не прикидывайся глупее, чем ты есть.
"Решетка, должно быть, серебряная..." -- подумал Эшер, смутно догадываясь, что спор, как проникнуть в подвал, завершился тем, с чего начался. Машинально он отметил, что произношение Гриппена куда более архаично, нежели произношение Исидро, и слегка напоминает акцент американцев, живущих в предгорьях Аппалачей. Он чувствовал, что горло его и кисти рук забинтованы, а щеки покрыты жесткой щетиной.
-- Может, он сам подойдет и откроет? -- Прищурив темные глаза. Гиацинта задумчиво разглядывала Эшера. Что-то изменилось в ее голосе, и она проворковала нежно: -- Ты ведь откроешь мне, милый?
Секунду такое решение казалось Эшеру вполне логичным, он только хотел бы знать, куда мог Исидро спрятать ключ. Потом спохватился и покачал головой.
Темные глаза вспыхнули, и все окружающее Эшера словно померкло.
-- Ну, пожалуйста... Я не трону тебя и другим не позволю. Я войду -- и ты сразу закроешь дверь.
И он опять несколько секунд верил в это -- верил, несмотря на случившееся в темной аллее, несмотря на глубокую убежденность в том, что это ложь. Возможно, Исидро имел в виду нечто подобное, когда называл Лотту "хорошим вампиром".
-- Ба! -- сказал Гриппен. -- Я не сомневаюсь, что он бы уже встал, если бы мог.
Гиацинта засмеялась...
-- Забавляетесь, детвора?
Гриппен резко обернулся чуть ли не раньше, чем прозвучали эти слова. Женщины сделали это с небольшим запозданием. Казалось, что лица их дрогнули, но это качнулось и затрепетало пламя свечи, тронутое легким сквозняком. Секундой позже из темноты шагнул Исидро -- изящный, слегка утомленный, и Эшер обратил внимание, что вампир на этот раз не торопится подойди к остальным вплотную.
-- Вынужден предположить, что ты подкрадываешься по сточным трубам, как твои родственники -- испанские крысы, -- прорычал Гриппен.
-- Коль скоро французское правительство проложило эти трубы, грешно было бы не воспользоваться ими. Ты знал когда-либо Туллоча Шотландца? Или Иоганна Магнуса?
-- Шотландец давно мертв, и, я смотрю, этот проклятый писака научил тебя задавать иезуитские вопросы! Мертвые не имеют дел с живыми, испанец. Их заботы перестали быть нашими с того момента, как мы прекратили дышать и проснулись со вкусом крови во рту и голодом в сердце!
-- Однако живые могут то, чего не могут мертвые.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});