Мадлен.
Это единство, слияние, дало титанов древнейшего искусства, но мы не знаем ни их имен, ни названий их племен.
Потом — после Мадлен, после ледника — первое разъединение человека и природы: пещерная живопись заменена менее реалистическими, более схематическими, абстрактными образами. Былого не вернуть, что-то невидимо изменилось, молодой мир стареет и умнеет.
Но через много тысячелетий детство возвращается: что не дано отдельным людям, дано народам и человечеству.
Древние греки — новое детство человечества; новое объединение человека и природы.
Потом эллинизм, Рим; снова разлад; опять потеря прежнего счастья, детства, безмятежности.
И снова искусство, может быть, более умное, внимательное к деталям, более острое, чем прежде, но уже без свежей, стихийной «божественной» мудрости.
Средние века — христианство, мусульманство — готические соборы, Феофан Грек и Андрей Рублев, мавзолей Исмаила. Но это другая красота и мудрость, нежели у греков и кроманьонцев.
Возрождение — новое бурное соединение человека и природы: новая эпоха титанов, расправляющих мускулы. Затем «наши столетия». Новое раздвоение, разъединение. Но мечта, стремление к древней гармонии уже осознаны, объявлены; художники античного склада — Пушкин и Моцарт — могут появиться и в эту эпоху.
Но как вернуть спокойную детскую безмятежность и радость, не утратив сомнений и поисков «раздвоенного времени»? Старые мысли и споры об искусстве перешли к нам по наследству и стали новыми.
На очереди (через десятилетия, века) время нового соединения с природой, нового Парфенона и Альтамиры, новых титанов, соединяющих в себе мудрых старцев и наивных детей.
Но никогда ни человеческие мастера, ни природа не закончат последнего узора, не дорисуют последнего рисунка.
Обязательно оставят себе дел на завтра.
Заключение первое
Главным событием в истории этой книги было знакомство автора с трудами лучших отечественных антропологов — В. В. Бунака, М. А. Гремяцкого, Г. Ф. Дебеца, М. Ф. Нестурха, Я. Я. Рогинского, В. П. Якимова и других.
Находки и размышления ученых об еще не найденном, осмысление завоеванного и одновременно несомненная потребность в новых завоеваниях — все это автор попытался сохранить при переводе с языка науки на язык популяризации.
Однако по двум причинам в книге ничего или почти ничего не рассказано о нескольких важных направлениях и методах науки:
Опыты с высшими и низшими обезьянами.
Использование кибернетики и других точных наук.
Наблюдения этнографов за жизнью наиболее отсталых народов.
Размышления лингвистов о древних языках.
Успехи современной генетики.
Первая, не главная, причина умолчаний заключается и полном согласии автора с теорией Козьмы Пруткова насчет возможностей объять необъятное.
Вторая, главная, причина несколько сложнее.
Автор убежден, что при всей неоспоримой важности замечательных опытов с обезьянами, наблюдений и размышлений кибернетиков, лингвистов, биологов это пока еще, к сожалению, вспомогательные области для той науки, которая занимается первыми главами человеческой истории.
Главное — находки: открытия ископаемых костей, древнейших орудий, жилищ. Открытий слишком мало, и каждое может внезапно опрокинуть десяток-другой теорий.
Наука на такой еще стадии, что отдельные здравые мысли могут приходить в голову любителям и специалистам из других областей.
Порою это вызывает у последних явно преувеличенное мнение о собственных возможностях и непреодолимое стремление научить нерешительных профессионалов, как побыстрее организовать «революцию в приматологии». Что поделаешь, наши недостатки — продолжение наших достоинств, а формула: «Даже я бы мог это сделать» — считается, видимо, самым страшным оскорблением авторитетов. Впрочем, незрелость критики порождена, по логике, незрелостью науки…
Несколько лет назад на международной встрече ученых в Ленинграде Анри Валлуа, выдающийся французский антрополог, сравнил свою науку с затопленным в неведомые времена громадным городом: он весь под водой, выступают лишь несколько шпилей соборов и башен, но по этим шпилям, и только по ним, нужно восстановить план, историю, архитектуру города. (Предполагалось, конечно, что никто не умеет спускаться под воду. Но, в самом деле, кто же, ныряя в «доисторические глубины», когда-либо достигал дна?)
Главное — находки и, разумеется, их объяснение. Объяснять, конечно, помогают (и с каждым днем больше) и кибернетики и лингвисты. Ни одному ученому не улыбается зависимость от более или менее случайных открытий. Он мечтает внедрить в свою науку новые, точные методы.
«Завтра», «послезавтра» антропология станет точной наукой; тогда математика, генетика, кибернетика займут в ней еще более почетные места.
Но о той науке будут написаны другие книги.
Заключение второе
К веркоровскому списку определений человека я могу прибавить еще одно — столь же точное, сколь убедительное: «Человек — единственное животное, знающее, кто его бабушка и дедушка». Отца и мать знают многие звери, но уже «отец отца» и «мать матери» не выделяются из массы себе подобных.
Давний интерес человека к предкам несомненен. Мертвые были (а у многих племен и народов остаются) почетными членами живых коллективов. Мало кто из современных людей не задавался хотя бы однажды странным, непрактичным как будто вопросом: «Где жил, кем был мой прямой пращур 500 лет, 2 тысячи, 25 тысяч лет назад?..»
В английской палате лордов заседают люди, разбирающиеся в своих предках 500–700-летней давности, однако их превосходят полинезийские рыбаки, способные перечислить своих предков до 50–60-го колена, с присовокуплением разнообразных биографических подробностей. Очень длинные семейные хроники, конечно, у представителей правящих династий. Если на самом деле существовал полулегендарный князь Рюрик, то он был прапрапрапрапрапрапрапрапрапрапрапрапрапрапрапрапрапрадедомом последнего царя из династии Рюриковичей, несчастного Федора Иоанновича. Императоры Эфиопии, ведущие свое происхождение от царя Соломона и царицы Савской, способны, однако, представить втрое большее количество царственных предков. Рекорды же принадлежат, разумеется, тем вождям, шейхам и магараджам, которые не забыли о своем божественном происхождении.
Человеческая история прежде всего цифры: от «человека умелого» до нас около 2 миллионов лет, то есть 20 тысяч веков и примерно 80–100 тысяч поколений. От первых кроманьонцев, как уже говорилось, миновало около полутора тысяч поколений.
Как видно, даже император Эфиопии знает меньше 1/10 числа своих предков, если говорить о людях современного типа, и примерно 0,15 процента своей родословной, если считать от первого двуногого «умельца».
Если сделать крайне маловероятное допущение, что на Земле сейчас живут потомки одного из первых грамотеев — египетского писца (около 3000 года до кашей эры), причем все члены семьи всегда были грамотны, то даже в этом случае представитель самой культурной династии на планете мог бы хвалиться, что лишь 12–15 процентов его «разумных» предков знали грамоту, а 85–88 — не знали. В большинстве же европейских стран, где письменная история не превышает 10–15 веков, «культурный слой» состоит максимум из 40–60 поколений.
Статистические выкладки наводят и на другие размышления.
Первых людей современного типа вряд ли было больше нескольких миллионов. Поскольку