Но жила у нас во дворе некая Поликарпова, бывшая фронтовичка и ужасная зануда. Ходила она в мужском пиджаке с орденскими планками и постоянно твердила о своих боевых заслугах. Особенно, когда вела скандал с соседками. А скандалистка она была страшная, все боролась за соблюдение «социалистической законности». Нет, чтобы сказать: «Марья Ивановна, почему вы забываете свет в коридоре гасить?» Она же подбоченится и орет на всю квартиру: «Государство заинтересовано в экономии электроэнергии, а товарищ Петрова подрывает экономику страны, транжиря электроэнергию даром! А ведь Владимир Ильич сказал, что «коммунизм есть советская власть плюс э-ле-ктри-фи-ка-ци-я всей страны! Вот из-за таких мы коммунизма до сих пор и не можем построить!» Представляете, куда хотелось бежать при этом бедной Марье Ивановне?
И вот эта Поликарпова обнаружила раз и другой, что у нее крадут дрова. Новый скандал уже на весь двор: «Советская Конституция, самая передовая в мире, разрешает личную собственность. Следовательно, тот кто крадет дрова у граждан, нарушает конституционный закон о собственности, оскорбляет нашу советскую Конституцию!» На тему кражи дров она заставила жильцов провести общее собрание. Люди ей говорят: «Да бросьте вы шуметь по пустякам. Подумаешь, два полена!» А она кричит: «Мне дров не жаль, мне важен принцип! В Финляндии за воровство еще недавно сразу руки рубили!» Тут один пенсионер, тоже вояка, ей говорит: «Брось врать, Поликарпова. Я в финскую войну воевал, что-то немного видал я одноруких финнов. Да и сейчас вон они к нам в Ленинград каждое воскресенье приезжают водку пить: много ты видела одноруких? Стыдно тебе, фронтовичке, людям такого желать, чтоб они руки лишились из-за поганого твоего полена. Мало тебе дров — бери у меня! Все равно в будущем году паровое проведут. Хватит нам дров, еще и останутся». Но та не унимается: «Если наша домовая общественность в лице заслуженного пенсионера отказывается способствовать соблюдению законности, то чего же мы можем ждать от простых обывателей? Ну, ладно. Я одна буду бороться с преступниками, они у меня не уйдут от справедливого возмездия!» Тут не выдержала соседка Поликарповой, та самая Марья Ивановна, которую она больше всех допекала: «Да побойся ты Бога, Дарья Васильевна! Неужто ты за дрова мстить людям собираешься? Да может у человека топить нечем, достать негде? Ведь и всего-то он у тебя, как ты сама говорила, два раза только и попользовался. Плюнь и забудь, не трави себе душу-то!» Но Поликарпову было не остановить: «Я им устрою, ворюгам! Они у меня забудут, как руки к чужому тянуть!» Махнули люди на нее и разошлись по домам.
А Поликарпова повела войну по всем правилам. Поначалу она выслеживала воров ночами, в засаде даже между дров сидела. Никого не поймала. Зато воры, будто в насмешку, стали красть у нее дрова чаще, чем у других. Потом она такое придумала, что люди, когда все раскрылось, только дивились, сколько у человека может быть мстительной фантазии. Достала она где-то динамит, выдолбила собственноручно два березовых полена и начинила их этим динамитом. Отверстия аккуратно заделала деревянными затычками, а поленья те положила на свою поленницу сверху, чтобы вор именно на них и соблазнился. Сама же берет дрова на топку с другого края. Ходит она по двору спокойная, довольная, а соседям при встрече говорит: «Ну вот, скоро и у нас во дворе с ворами будет, как в Финляндии». А в чем дело, конечно, не открывает.
Только вышло совсем не так, как рассчитывала наша Поликарпова. Случай повернул так, что она сама осталась без руки, наказанная за свою пустяковую мстительность.
Кто-то из соседей привез себе грузовик дров. Разворачиваясь в тесном дворе, грузовик задел бортом поленницу Поликарповой и наполовину ее рассыпал. Соседи, зная ее сволочной характер, стремглав кинулись собирать ее дрова и складывать как было. Быстро все поправили, но поленья с начинкой положили на другое место. Аккуратно и ладно. В этот же вечер оба полена и попались Поликарповой под руку. Не ведая беды, она их засунула в собственную печку. И надо же было случиться такому, что рванули они как раз в тот момент, когда она протянула руку к дверце, чтобы поплотнее прикрыть ее. Разнесло печь, в комнате пожар начался, а самой Поликарповой правую кисть напрочь оторвало. И знаете, никто ее во дворе не пожалел!
Женщины, выслушав Валентину, тоже особой жалости к Поликарповой не проявили и повернулись к Альбине: всем уже не терпелось услышать, как же она отомстила своему насильнику.
История пятая,
рассказанная стюардессой Альбиной, повествующая о хитроумно запланированной мести, ее исполнителе и раскрывающая некоторые новые и неожиданные черты в характере самой Альбины
Начну я с того места, на котором остановилась в прошлый раз. Значит, следователь Анохин начисто отказал мне начать дело против того садиста, что меня изнасиловал, а соседи побоялись или не захотели идти свидетелями.
Погано мне стало жить. Днем и ночью об одном думаю, обиду свою и беспомощность переживаю. Хотела руки на себя наложить, но жаль стало не столько себя, сколько того, что от этого обидчикам моим будет ни холодно, ни жарко. Да и не узнают они о том, что в ленинградском крематории сожгут за государственный счет и без цветов какую-то никому не нужную и не известную Альбину Надеждину.
От смерти отказалась, а жизни тоже нет. Живу по инерции как-то. И тут вдруг появляется у меня неожиданный и незваный поклонник. Вот уж не вовремя! Парню двадцать шесть лет, работает прорабом на стройке. Познакомились случайно: старинная подружка зазвала меня на день рождения, а он в гостях у нее был и влюбился в меня по самые уши. А я и смотреть на мужиков не могу. Если б он приставать с ходу начал, я бы с ходу его и отшила. А он деликатничает: вечерами ждет у работы, провожает к дому, а у дома вежливо прощается и уходит. Я молчу, и он молчит. Месяц так ходит, другой. Я уже привыкла, что меня после работы ждет эта молчаливая тень, а потом тащится со мной до дому. Иду, о своем думаю, он мне не мешает. Уже и внимания на него не обращаю, как будто он и в самом деле моя тень.
Но однажды тень моя заговорила. Пришел он на свидание с цветами и пригласил в кафе: «Мне очень надо с вами поговорить». А на меня в этот день как раз такая тоска напала, что хоть с кем, хоть куда, хоть в кафе, хоть в воду вниз головой. Я и пошла в кафе. Сидим, едим мороженное, шампанским запиваем. Тут он и говорит: — Выходите за меня замуж, Альбина!
— Вот как? Замуж зовете Альбину? А вы эту Альбину знаете, жизнь Альбинину знаете?
— Расскажите. Я очень хочу узнать вас поближе.
И за руку меня берет, и в глаза мне глядит восторженно.
«Ах так, — думаю. — Ну, сейчас ты у меня услышишь сказочку про невесту!» И рассказала я ему все, от Каюра до садиста. Он слушает молча, не перебивает, только бледнеет по ходу дела и краснеет — смотря по сюжету.
Кончила я рассказывать и спрашиваю:
— Ну, что вы теперь скажете?
А он вдруг ручку мне целует и говорит:
— Страшные вещи вы мне рассказали, Альбина. Но вы не поверите, а я что-то такое о вас предчувствовал. Я знал, что вы женщина с необыкновенной судьбой, с трагической судьбой.
Тут я моему поклоннику в лицо расхохоталась и говорю:
— А вы прогуляйтесь вечерком к Московскому вокзалу, на уголок, где проститутки собираются. Там столько женщин с трудной судьбой по ночам пасется! Есть и такие, что куда мне до них!
А он смотрит на меня, дурачок, и слезы у него на глазах:
— За что вы меня-то обижаете? Я ни одной женщины не обидел.
— Ни одной? Что же вы, ни одну женщину не бросали, ни с одной не спали, девственник, значит?
— Спал. С женой. Я рано женился, нам по восемнадцати было.
— Что ж разошлись? Не сошлись характерами или она вас обижала?
— Нет, и она меня не обижала. Один раз только обидела, полтора года назад — умерла при родах, и ребёнок погиб.
А сам жалко так улыбается и лицо у него и впрямь обиженное стало.
Смотрю я на него во все глаза, девочки мои милые, и не понимаю: что же это за фрукт передо мной? Неужели и вправду на человека напоролась? И сама оттаивать стала, сама за руку его беру, хочу что-то доброе сказать, а слов добрых никаких припомнить не могу, какие можно мужчине сказать. Да и горло мне сдавило, будто мороженое ледяным комком остановилось и не проходит. И только я проглотила этот комок, хотела что-то путное выговорить, как меня ожгло все той же обидой: что же это? Топтали меня, топтали, а теперь я на первые же человеческие слова и клюну, как глупая рыба? Что я про него знаю, про этого Федю — его Федором зовут, — кроме того, что он мне сейчас сказал? Разве же кому из них можно верить? И тут появилась у меня веселая и страшная мысль. Бросила я его руку, в глаза ему уставилась и говорю: