Полоская одежду в море, замечаю Инну, уходящую из лагеря с гитарой. Интересно. Минут через пять отправляюсь на ее поиски. По звуку гитары сделать это нетрудно. Инна сидит в заброшенной индейской хижине, перебирает струны и негромко поет. Не хочется мешать, но мне так давно хотелось поговорить с ней наедине. Трудно начать разговор. Раньше мы никогда не общались вне лагеря. Инна рассказывает немного о себе, потом говорит, что считает меня очень честным, хорошим человеком, советует бороться до конца.
Наши отношения и раньше были хорошими, но теперь мы стали заметно ближе. Как же повезло и одновременно не повезло, что все оставшиеся на острове так мне симпатичны. Быть в такой ситуации вместе с неприятными людьми, конечно, плохо, но их и вычеркивать не так больно. Что лучше — большой вопрос.
Провожаем Инку в ресторан и, разумеется, просим ее не забывать о голодающих Акулах. Хотя слабо верится, что честная Инка сможет стащить что-нибудь для нас. Перекусив, разбредаемся по излюбленным местам: Сакины на берег, Одинцов читает в домике энциклопедию, я грызу тростник у костра.
Поздно вечером появляется Инка. Чтобы лодка с драгоценным грузом не проскочила мимо нас, разжигаем на берегу огромный костер и бегаем вокруг него, размахивая факелами. Лодка выныривает из темноты. На ее борту наевшаяся Акула Инка. Даже при свете факелов видны ее глаза, в которых отражается большая часть составленного нами когда-то меню. В руках у Инны пять шоколадок и пять маленьких бутылок пива. Как мы обрадовались! Сакин бежит за спальниками, расстилаем их у костра, усаживаемся, начинаем расспрашивать Инну.
Так хорошо нам впятером еще не было. Царит атмосфера дружного пионерского отряда. Опираясь спиной друг на друга, мы устраиваемся на спальниках удобнее. Инна рассказывает про ресторан. Скоро все закончится, а мы так и не знаем, как живут нормальные люди на других островах. Еще Инна рассказывает об увиденном ею пробном варианте первой телесерии о наших приключениях. Так здорово вспоминать нашу высадку! Мы наслаждаемся рассказом Инны, увидевшей нас другими глазами. Как же мы все изменились! Как изменилось ко мне отношение Одинцова и Сакина, которые хотели слопать меня!
Мне кажется, сейчас они воспринимают меня не просто как опасного соперника, но и как равного им. Инка говорит, что, как бы дальше ни сложилась игра, мы не должны терять друг друга в цивилизации. Мы должны остаться друзьями, каких в обычной жизни не бывает. Ведь мы через такое прошли и продержались на островах дольше всех. Мы — последняя пятерка Тибуронес. Пятерка, в которой нет врагов, а есть люди, готовые на время забыть об игре, советах, голосах и альянсах.
Монолог Инны, от которого наворачиваются слезы, а по телу растекается тепло от снятого напряжения, перебивает долго молчавший до этого Одинцов. Обычно он поддакивает словам Инны. Давно не секрет, что Инка — мозг альянса. Она не хочет быть лидером, но помогает Одинцову быть им, часто советует. Иногда эта пара очень похожа на мудрую маму с большим, сильным, быстро впитывающим новые знания ребенком.
Одинцов говорит, что считает нас всех хорошими людьми и ему противно голосовать против любого из нас. Он говорит об уважении ко мне. Ему кажется, что в этой гонке за сундуком он временно потерял рассудок, который ему теперь пытается вернуть Инна. Это настоящий крик души. Инка обнимает Одинцова за голову, а тот продолжает рассуждать: «Правда, ребята. Я вас всех люблю. Я так рад, что мы впятером здесь остались. Извините меня, если я вас когда-то обидел. Правда». После сказанного воцаряется долгое молчание — Серега озвучил наши мысли.
Стволы бамбука взрываются в догорающем костре. Пора спать.
Глава 27
Тягостная ночь, безрадостное утро. Я теряю часть шевелюры, но Акул это не спасает. Возвращение на плот. «Сомневающиеся могут остаться». Нужна ли краска на необитаемом острове?
Ночью внезапно просыпаюсь от ужасного, непривычного для этих мест холода. К тому что ночью одежда на нас мокрая, мы привыкли, но сейчас она еще и холодная. Проблемы с внезапно поменявшимся климатом испытываю не только я, но расположившиеся на плоту не чувствуют страшного ветра, который продувает все насквозь. Лежу и дрожу, как цуцик. Что это за животное такое, не знаю, но если уж мне так холодно и тоскливо, то представляю, что он пережил. Заснуть не получается не только потому, что ливень безумствует, но и из-за странного ощущения, что морские волны разбиваются совсем рядом со мной. А вдруг береговую полосу полностью размыло и сейчас под моим гамаком вода?
Рядом ворочаются Сакины. Бедный Серега. Он пытается прикрыть Аньку своим телом, хотя сам наверняка уже посинел от холода. Эта погода совершенно некстати для наших захворавших. «Надо просто пережить эту ночь, — объясняю я сам себе. — Это испытание, которое надо пройти, чтобы победить». Я стискиваю отскакивающие друг от друга из-за холода зубы. После едва слышных переговоров на плоту, из которых понятно только, что Серега волнуется, а Инна о чем-то жалобно просит его, огромная фигура Одинцова поднимается. Он хочет заделать дыру, из которой страшно льет дождь. В ход идут спальники, желтые плащи, все, что угодно, только чтобы отвести в сторону холодный дождь, а Инна успокоилась.
Такого паршивого утра припомнить не могу. Никто и не думает вылезать из мокрых спальников. Хотя у нас их шестнадцать штук, ни одного сухого не осталось. Дождь идет уже часов восемь кряду, везде лужи и озера. Все лежат, уткнувшись в спальники, дрожат от холода.
— Ну что, вставать будем? — ни к кому не обращаясь, спрашивает Одинцов.
— Я, кажется, болею, — уклоняется Инна.
— Анька тоже пусть лежит, — вступает Сакин.
— Пусть дамы остаются в доме, а мы попробуем развести огонь. Может, поесть приготовим, — включаюсь я в светскую беседу.
— Пошли. — Одинцов наконец решился.
— Надо еще крышу опустить с этой стороны, — предлагаю я как лицо, наиболее пострадавшее от несовершенной крыши.
— Тогда ты займись крышей, а мы с Одинцом — костром. — Сакин тоже встает.
В поисках сухих дров проходят первые полчаса. Тем временем Сереги продолжают ломать плот. Бамбук — незаменимая вещь в этих условиях. В любой дождь он внутри остается сухим, а значит, горючеспособным. Тем временем Сереги устанавливают: зажигалка от сырости приказала долго жить. Невеселое известие перевариваю наверху, продолжая совершенствовать крышу. Дождь заливает глаза. Время от времени глотаю пресную воду, льющуюся с неба, и продолжаю подрубать крепление крыши. Огромная конструкция трещит от напряжения, держится только на одной веревке. Испещрив пальму порезами, наконец справляюсь с распоркой, и она оседает по пальме до ее изгиба. То, что надо: теперь я защищен от ветра с моря.