и праведно. Нам плохо, а им еще хуже; у нас болит, а у них еще сильнее. И мы должны забывать себя для них.
И вот почему вы говорим националистам:
– Перестаньте угнетать чужие национальности, чтобы мы имели право быть русскими, чтобы могли показать свое национальное лицо с достоинством, как лицо человеческое, а не звериное. Перестаньте быть юдофобами, чтобы мы могли не быть юдофилами.
* * *
Возьму один пример наудачу.
Еврейский вопрос имеет сторону не только национальную, но и религиозную. Между иудейством и христианством существуют, как между двумя полюсами, глубокие притяжения и столь же глубокие отталкивания. Христианство вышло из иудейства, Новый Завет из Ветхого. Апостол Павел, который больше всего боролся с иудейством, желал «быть отлученным от Христа за братьев своих по плоти», т. е. иудеев.
О притяжениях говорить можно, а об отталкиваниях нельзя. Как, в самом деле, спорить с тем, кто не имеет голоса. Бесправие евреев – безмолвие христиан. Внешнее насилие над ними – внутреннее насилие над нами. Нам нельзя отделять христианства от иудейства, потому что это значит, как выразился один еврей, проводить «новую духовную черту оседлости». Уничтожьте сперва черту материальную, и тогда можно будет говорить о духовной. А пока это не сделано, правда христианства пред лицом иудейства останется тщетною.
Почему сейчас так «заболел» еврейский вопрос? Потому же, почему «заболели» и все вопросы национальные.
«Освободительной» назвали мы эту войну. Мы начали ее, чтобы освободить дальних. Почему же, освобождая дальних, мы угнетаем близких? Вне России освобождаем, а внутри – угнетаем. Жалеем всех, а к евреям безжалостны. За что?
Вот они умирают за нас на полях сражений, любят нас, ненавидящих, а мы их ненавидим, любящих нас.
Если мы будем так поступать, нам перестанут верить все; нам скажут народы:
– Вы умеете любить только издали. Вы лжете.
А мы ведь надеялись, что наша сила в правде. Мы хотели правдою победить силу. Если все еще хотим, то не будем лгать, ослаблять ложью правды нашей, силы побеждающей.
Начнем же это делать с евреев.
Но пусть не забывают народы угнетенные, что свободу может им дать только свободный русский народ.
Пусть не забывают евреи, что вопрос еврейский есть русский вопрос.
Два ислама
Страшно, что все мы были так слепы – слепы, как щенки новорожденные. За день, за час, за миг ничего не предвидели. Как во дни Ноя, перед потопом, ели, пили, посягали. И когда увидели, то все еще не верили.
«Конец мира идет», – кричали нам пророки, до последнего дня, до последнего часа, до последнего мига. Но мы не верили, не видели, не слышали. Закрывали глаза, чтобы не видеть, затыкали уши, чтобы не слышать.
«Конец мира»? Нет, еще не конец, но начало конца или, вернее, начало всех концов. Что именно конечные судьбы Божьи на наших глазах совершаются, – надо быть слепым, чтоб этого не видеть.
Война России с Турцией (Турция была союзницей Германии в Первой мировой войне – Ред.) и, может быть, всего христианского Запада со всем мусульманским Востоком – тоже одно из начал одного из концов. Эта война началась еще в дохристианской древности, в борьбе иудейского и потом эллино-римского Запада с ассиро-вавилонским и персо-мидийским Востоком; продолжалась в Средние века.
От исторического христианства получили мы в наследие почти неодолимое предубеждение – род суеверия – против ислама как «ложной религии». Но понятия лжи и религии несовместимы. Нет ложных религий, есть только более или менее истинные. Зерно истины заключается в каждой из них. Поскольку религия есть религия, т. е. утверждение божественных ценностей, она не может не быть истинной. В этом смысле ислам – истинная религия.
«Allach akbar – Бог велик» – таково единственное откровение ислама. Бог велик и един. Нет Бога, кроме Бога. ««Ислам» значит покорность Богу. Мы должны покоряться Богу. Вся наша сила заключается в покорном подчинении Богу, во всем, что Он ниспослал бы нам, как в этом, так и в другом мире. Все, что Он посылает нам, будет ли это смерть, или что-либо еще хуже, чем смерть, мы должны принимать за благо; мы предаем себя на волю Божью» – так определяет Карлейль сущность ислама. «Если это ислам, то не живем ли мы все в исламе», – спрашивает Гёте.
Нынешний политический, а, может быть, и больше, чем политический, союз Германии с Турцией – всемирно-историческое осуществление Гётева пророчества о «Западно-Восточном Диване» (Westostlicher Diwan) – союз мусульманского Ближнего Востока с протестантским Средним Западом.
Ислам – «реформация» семитов, реформация – «ислам» арийцев. Два ислама, две реформации – метафизически – соответственные, обоюдные: обе – движение назад, возвращение, реакция: ислам – к первоиудейству, как будто христианства не было, протестантизм – к первохристианству, как будто церкви не было. Дело испорчено, надо поправить, а для этого все начать сызнова – такова общая мысль Магомета и Лютера.
Главная притягательная сила обеих религий – общедоступность, общепонятность, приспособленность к среднему человеческому уровню. Обе религии – «в рост человеческий». Ничего сверхсильного, сверхмерного. Все метафизические крайности сглажены, все острия сломаны. Самые удобные, умеренные, естественные, разумные, «рациональные» религии – религии «здравого смысла», по преимуществу.
Бог внемирен, «трансцендентен», непознаваем, невоплошаем. Отсюда – «иконоборчество», отрицание всех божественных знаков и знамений, «символов» (предполагающих «имманентность», воплощаемость Бога). Вот почему так просто, пусто, чисто, светло, и голо, и холодно в обоих храмах – протестантской церкви и мусульманской мечети.
Монизм, детерминизм – два главных догмата обеих религий. Монизму религиозному, единобожию, противоречит или как будто противоречит догмат о Троице, о воплощении Сына Божьего. Вот почему оба «ислама» сводят Христа к «человеку Иисусу»; мусульманство – сразу, догматически, протестанство – мало-помалу, критически: от Лютера к Фейербаху и Гарнаку, от Гарнака к Ницше. У аверроистов, средневековых арабских комментаторов Аристотеля, точно так же, как у современных германских ученых, метафизическое единобожие становится «научным монизмом», материализмом; единство воли Божией – единством «законов естественных». И религиозному «фатализму», который нашел свое протестантское завершение в учении Кальвина, соответствует научный «детерминизм»; «оправданию верою» – оправдание ведением.
«Никогда не приходилось мне читать такой томительной книги… Невыносимая бестолковщина! Правда, многое, говорят, записано на бараньих лопатках, брошенных без всякого разбора в ящик». «Как бы то ни было, но книга написана невозможно скверно, так скверно, как едва ли была написана когда-либо другая книга», – замечает Карлейль о Коране.
Но если буква Корана темна и мертва, «бестолкова», то дух его мудр, огненен и жив. Кажется, Пушкин, в своих «Подражаниях Корану» проник в него глубже, чем когда-либо.
Недаром вы приснились мне
В бою, с обритыми главами,
С окровавленными мечами,
Во рвах, на башнях, на стене.
Внемлите радостному кличу,
О дети пламенных пустынь!
Ведите в плен младых