Читать интересную книгу Прислуга - Кэтрин Стокетт

Понимаю, есть много других «чернокожих» мероприятий, кроме моих рассказов и собраний Ширли Бун, — демонстрации в городе, марш в Бирмингеме, митинги за гражданские права. Но дело в том, что меня не слишком волнуют избирательные права. И плевать мне на право обедать за одной стойкой с белыми. Но мне важно, чтобы лет через десять белая леди не называла моих девочек грязными и не обвиняла их в воровстве серебра.

Вечером дома я помешиваю фасоль, кладу ветчину на сковородку.

— Киндра, зови остальных, — обращаюсь к своей шестилетке. — Сейчас будем есть.

— Уууужиииинн! — вопит Киндра, ни на дюйм не двигаясь с места.

— Иди и позови своего отца! — взрываюсь я. — Сколько раз повторять, чтоб не орала в доме?

Киндра закатывает глаза, будто ее попросили о самой идиотской вещи на свете. Делает несколько шагов по коридору и опять вопит:

— Уууужиииннн!

— Киндра!

Кухня — единственное место в доме, где мы можем собраться все вместе. Остальное пространство поделено на спальни. Мы с Лероем в задней части дома, рядом в маленькой комнатке — Лерой Младший и Бенни, а в гостиной устроена спальня для Фелисии, Шуге и Киндры. Так что остается только кухня. Если на улице не дикий холод, задняя дверь всегда открыта, только сетка от мух задернута. Слышны детские крики, шум машин, соседские скандалы, собачий лай.

Входит Лерой, усаживается за стол рядом с Бенни, тому семь. Фелисия разливает по стаканам молоко и воду. Киндра ставит перед отцом тарелку с фасолью и ветчиной и возвращается к плите за следующей порцией. Протягиваю ей тарелку:

— Это для Бенни.

— Бенни, встань, помоги маме, — командует Лерой.

— У Бенни астма. Не надо ему ничего делать.

Но мой славный мальчик все равно поднимается, берет у Киндры свою тарелку. Мои дети знают, что такое работа.

Все, кроме меня, садятся за стол. Сегодня вечером дома только трое из детей. Лерой заканчивает школу в этом году, работает в бакалейном отделе в «Джитни 14». Это магазин для белых неподалеку от дома мисс Хилли. Шуге, моя старшая, в десятом классе учится, она сегодня сидит с детьми нашей соседки Талулы, которая работает допоздна. Когда Шуге вернется домой, она повезет отца на работу в ночную смену на фабрику, а потом подхватит Лероя Младшего. Лерой Старший возвратится домой к четырем утра, вместе с мужем Талулы. Вот так оно все устроено.

Лерой ест, уставясь в «Джексон джорнал». Он спросонья всегда не в духе. Заглядываю через его плечо — на первой странице новости про сидячую демонстрацию в «Закусочной Браун». Это не группа Ширли, а ребята из Гринвуда. Кучка белых подростков стоит позади пятерых демонстрантов — глумятся и издеваются, льют им на головы кетчуп, горчицу, посыпают солью.

— Как так можно? — возмущается Фелисия, показывая на фотографию. — Сидеть вот так и не отвечать?

— Они именно это и должны делать, — поясняет Лерой.

— Плеваться хочется, когда видишь такое, — бросаю я.

— Поговорим об этом позже. — Лерой складывает газету вчетверо, сует себе под задницу.

Фелисия обращается к Бенни, не слишком-то понижая голос:

— Хорошо, что мамы там не было. А то у этих белых зубов вообще не осталось бы.

— И маму посадили бы в тюрьму Парчман, — во весь голос отвечает Бенни.

Киндра сердито упирает руки в боки:

— Не-а. Никто не посадит мою мамочку в тюрьму. Я поколочу этих белых палкой, до крови поколочу.

Лерой грозит пальцем каждому:

— Чтоб я ничего подобного от вас не слышал, особенно на людях. Это очень опасно. Слышишь меня. Бенни? Фелисия? — Палец устремлен на Киндру. — Слышишь меня?

Бенни и Фелисия послушно кивают, уткнувшись в тарелки. Я уже жалею, что влезла со своими замечаниями, гляжу на Киндру, мол, придержи язык. Но наша маленькая Мисс Фу-Ты-Ну-Ты швыряет вилку и вылетает из-за стола:

— Ненавижу белых! И что хочу, то и говорю!

Я бросаюсь за ней в коридор, хватаю, волоку обратно за стол.

— Прости, папочка, — лепечет Фелисия, потому что она всегда считает себя виноватой во всем. — Я присмотрю за Киндрой. Она не понимает, что говорит.

Но Лерой в ярости грохает ладонью по столу:

— Чтоб никто не смел лезть в это дерьмо! Все слышали? — И грозно таращится на детей.

Я отворачиваюсь к плите, чтобы не видно было моего лица. Боже сохрани, он узнает, чем я занимаюсь с мисс Скитер.

Всю неделю слышу, как мисс Селия треплется по телефону из своей спальни — оставляет сообщения мисс Хилли, Элизабет Лифолт, мисс Паркер, сестрам Колдуэлл и еще дюжине дам из Лиги. Даже мисс Скитер, что мне совсем не понравилось. Мысленно убеждаю мисс Скитер: «Даже не думай ей перезванивать. Не запутывай дело еще больше».

Что ужасно раздражает — после своих идиотских звонков, уже положив трубку, мисс Селия поднимает ее опять. И слушает гудки, волнуется, что линия занята.

— С телефоном все в порядке, — говорю я, а она только улыбается в ответ, целый месяц уже так лыбится, будто кошелек с деньгами нашла. — С чего это вы в таком хорошем настроении? — не выдерживаю наконец. — Мистер Джонни ласков или еще что?

Готовлюсь запустить свое очередное «Когда вы собираетесь рассказать», но она меня опережает:

— О, он действительно очень мил и ласков. И вскоре я расскажу ему о вас.

— Отлично.

Я и вправду радуюсь. Устала я от этой дурацкой забавы. Представляю, как она улыбается мистеру Джонни, предлагая мои свиные отбивные, как этому славному парню приходится изображать, что он гордится ею, а на самом деле знает, что это я готовлю. Она выставляет дурой себя, дураком — своего мужа, а меня — обманщицей.

— Минни, не могли бы вы принести почту? — просит она, хотя сидит рядом полностью одетая, а у меня руки все в масле, и белье в машине, и блендер работает. Она как еврейка в субботу, не может лишнего движения сделать. Впрочем, у нее каждый день суббота.

Вытираю руки, иду к почтовому ящику, вспотев по дороге на полгаллона. На улице ведь всего девяносто девять градусов.[33] В траве рядом с почтовым ящиком лежит посылка. Я уже видала у нее такие большие коричневые коробки, думала, какие-нибудь кремы по почте заказывает. Поднимаю ящик — тяжелый, однако. И позвякивает, как будто внутри бутылочки с кока-колой.

— Вам тут прислали кое-что, мисс Селия. — Плюхаю ящик на пол в кухне.

Ни разу не видела, чтоб она с такой скоростью подскакивала. Вообще-то мисс Селия только одевается быстро.

— Это мои… — невнятно бормочет она, волочет коробку по полу до самой своей спальни, а потом я слышу, как хлопает дверь.

Час спустя иду к ней пылесосить ковры. Мисс Селии нет ни в кровати, ни в ванной. Я знаю, что нет ее ни в кухне, ни в гостиной, ни у бассейна, потому что только что прибиралась в гостиной номер один, и в гостиной номер два, и пылесосила медведя. Значит, она наверху. В жутких комнатах.

Я когда-то прибиралась в танцевальном зале «Роберт Э. Ли Отель», пока меня не уволили за то, что уличила Мистера Белого Менеджера в том, что тот носит шиньон. Так вот в тех огромных пустых залах, где не было ни души, а повсюду только салфетки, измазанные помадой, да легкий запах духов, мне всегда было жутко до дрожи. И то же самое в пустых комнатах у мисс Селии. Там стоит старая колыбелька с младенческим чепчиком мистера Джонни и лежит серебряная погремушка. И клянусь, я иногда слышу, как она позвякивает. Странный звон внутри почтовой коробки словно подсказывает — а не имеют ли эти коробки отношения к таинственным исчезновениям мисс Селии в комнатах наверху?

Решено — пора пробраться туда и посмотреть своими глазами.

Назавтра внимательно слежу за мисс Селией, дожидаясь, пока она смоется наверх. Около двух она засовывает голову в кухню, мило улыбается. Минуту спустя слышу, как скрипят половицы.

Очень осторожно поднимаюсь по лестнице. Я крадусь на цыпочках, но посуда в буфете все равно тихонько позвякивает, половицы то и дело стонут. Ползу наверх так медленно, что слышу собственное дыхание. Прохожу мимо распахнутой двери в спальню, другую, третью. Дверь номер четыре прикрыта, только маленькая щелка осталась. Подбираюсь ближе и заглядываю в щель.

Она сидит на желтой кровати у окна и уже не улыбается. Коробка, которую я притащила от почтового ящика, валяется пустая, а на кровати лежит дюжина бутылок с коричневой жидкостью. Волна жара начинает медленно заливать мою грудь, подбородок, губы. Мне знакомы эти плоские бутылки. Я двенадцать лет мучилась с ничтожеством-пропойцей, а когда мой ленивый, мерзкий, дрянной папаша наконец помер, я поклялась, что никогда не выйду замуж за пьяницу. И конечно, поступила ровно наоборот.

И вот я в услужении у проклятой пьянчуги. Даже ведь не магазинные бутылки, а с красными восковыми крышечками, какими мой дядюшка Тоуд, бывало, закупоривал свою отраву. Мама всегда говорила, что настоящие алкаши, вроде моего папочки, пьют самодельное пойло, потому что оно крепче. Теперь я вижу, что она такая же дура, как мой покойный папаша.