Читать интересную книгу Кавказ - Александр Дюма

— Вы имеете в своем тарантасе курицу, фазанов, печеные яйца, хлеб, вино, соль и перец, и сверх того завтрак и обед заказаны для вас по всему пути до Баку.

— А в Баку? — спросил я, смеясь и не предполагая, что предусмотрительность князя шла далее Баку.

— В Баку вы будете жить в доме уездного начальника Пигулевского. Сам он прекрасный человек, жена его дама прелюбезная, а дочка просто очаровательна.

— Не смею более спрашивать, что будет дальше!

— Дальше? В Шемахе вы остановитесь в прекрасном казенном доме, у коменданта — отличного человека. В Нухе найдете Тарханова, он — то, что во Франции вы называете, если не ошибаюсь, парень, что надо. Он покажет вам алмазный перстень, подаренный ему императором в вознаграждение за двадцать две головы разбойников, которые он имел честь представить.

Чего же больше: первая красавица в свете не может дать свыше того, что имеет. Поцелуйте за меня мимоходом его сына, ребенка 12 лет, говорящего по-французски, как вы; вы увидите, какое чудо ума этот прелестный ребенок.

В Царских Колодцах вы встретите князя Меликова и графа Толя, которые дадут вам лошадей, чтобы видеть хотя бы одну из разрушенных крепостей времен царицы Тамары.

Наконец в Тифлисе вы остановитесь у вашего консула — барона Фино. Не знаю, первый ли он консул, которого Франция имеет в Тифлисе, но, наверное, он единственный. Там вы будете, как на Гентском бульваре. Ну, а как вас будут встречать за пределами Тифлиса, это уже не мое дело, а дело других.

— И все эти господа предупреждены?

— Уже три дня, как отправился курьер. Помимо этого, вы имеете с собой до Баку нукера, которому поручено заботиться, чтоб не было у вас в дороге недостатка ни в чем. В Баку вам будет дан новый нукер до Шемахи, а в Шемахе до Нухи.

Поистине ничем нельзя отплатить за подобную заботу, разве только, как философски выражается наш друг Нестор Рокплан[153], заплатить за это неблагодарностью. Я дождусь другого случая, чтобы воспользоваться этим советом.

Мы поехали. Наши папахи прощались между собой еще довольно долго, когда наши голоса уже не могли обмениваться больше словами.

Когда мы увидимся? Увидимся ли когда-нибудь? Лишь бог ведает!

Повернули за угол одного дома, и я устремил взоры на себя самих, на улицы, на великолепные ворота Дербента, построенные, по всей вероятности, Хозроем Великим. Это врата Азии. Через них мы вступали во вторую часть света.

Калино, который и не подозревал предстоявшего поэтического перехода, читал с большим вниманием книгу, которая, по-видимому, поглощала его внимание. Разыскивая все, что могло бы дополнить путешествие и доставить о дороге исторические, научные или художественные сведения, я позволил себе спросить его, что он читает?

— Ничего, — отвечал он.

— Как ничего?

— Одну легенду.

— Легенду! О ком?

— О знаменитом разбойнике.

— Как! Легенду о знаменитом разбойнике, и вы называете это ничем?

— Да здесь их множество и без того.

— Легенд?

— Нет, разбойников.

— Так вот, друг мой, собственно потому, что здесь много разбойников и мало легенд, я и отыскиваю легенды. Что же касается разбойников, то о них я не так забочусь, ибо я всегда уверен, что встречу их. Как же называется эта легенда?

— «Снег горы Шах-дага».

— Что же это за снег горы Шах-дага?

— Сначала вы должны были спросить меня, что такое гора Шах-даг?

— Вы правы. Так что же это такое?

— Это небольшая гора, немного выше Монблана, на которую даже не обращают внимания, потому что она составляет часть Кавказа. Мы увидим ее на пути в Кубу.

(Она незаметно выросла в одно прекрасное утро между источниками Кусара и Кудьют-чая; высота ее 13 950 футов).

— Ну, а снег, которым она покрыта?

— Это совершенно другое дело: татары придают ему большое значение. Когда лето слишком сухое, когда долго не бывает дождя, выбирают татарина, который слывет за самого храброго во всей округе, и, несмотря на пропасти и разбойников, посылают его с медным кувшином за фунтом или двумя этого снега. Он приносит снег в Дербент, находит в мечети мулл, и оттуда они торжественно, с молитвами идут к морю и бросают в него снег.

— А дальше что?

— Дальше начинает идти дождь.

— Идиоты, — сказал Муане, — это такая же чепуха, как и мощи Святой Женевьевы.

— Нет, это все истина. Но вы читаете историю горы, или историю снега?

— Нет, повесть о молодом человеке, отправившемся за снегом, и об опасностях, которым он подвергался[154].

— Кто же вам дал эту книгу?

— Разумеется, князь. Он даже сказал: «Вы переведите это для Дюма: уверен, он найдет здесь кое-что интересное».

— Милый князь! Он не ограничился заботами о пропитании тела, но еще заботится о пище для ума. Калино, читайте и переводите скорей. Если Багратион сказал, что это хорошая книга, значит, она действительно хороша.

— Да, недурна.

— Вы довольны?

— Очень.

— Это-то и нужно. Ну, ямщик, айда, айда! (айда татарское слово и значит: «скорей-скорей»)

Нашему ямщику тем более было непростительно засыпать, так как дорога, слева от которой была степь, а справа подножье гор, была великолепна.

Огромная стая пеликанов играла на море, с грацией, свойственной этой породе птиц. Вдруг что-то сильно встревожило этих почтенных крылатых: поведение, прежде солидное, сделалось беспорядочным; вместо того, чтобы лететь над самой водой, они с громким криком устремились в поднебесье. Этот маневр привлек мое внимание. Я пристально следил за ними и, как охотник, обнаружил почти незаметные две или три черные точки: они-то и были причиной всего шума.

То были соколы, вдвоем или втроем преследовавшие целую сотню пеликанов, возымевших дурную мысль направиться на восток. Вскоре черные точки исчезли, и между двойной лазурью неба и моря опять виднелись только белые пятна. Еще некоторое время они летели, уменьшаясь, как клочья падавшего снега, и наконец исчезли в воздухе.

Наш конвой сделал почти то же самое, что и пеликаны.

При выезде из Дербента с нами было пятьдесят милиционеров и шесть линейных казаков. Некоторые из милиционеров оделись не в форменное, а в какое-то фантастическое платье, и выглядели в высшей степени живописно. У татар же вся пышность заключается в оружии: некоторые из нашего конвоя были в рубище, но имели на себе пояс ценой в пятьдесят рублей, кинжал и шашку по четыреста рублей и патронташ стоимостью двадцать пять рублей.

На второй станции, т. е. в Кулазе, наш конвой состоял уже из пятнадцати милиционеров и трех казаков. Впрочем, первый конвой был ничем иным, как почетным эскортом. От Дербента до Баку дорога пролегает вдоль всей лезгинской линии, но никакой опасности тут нет. Однако это не мешает местным жителям путешествовать в полном вооружении, а не местным, если они не снабжены конвоем, выжидать так называемой оказии.

Выехав с третьей станции, мы скоро прибыли на берег Самура. Этот опасный ручей, — мы не хотим возвышать его, называя рекой, — обильно разливается в мае и покрывает на 8–10 футов глубины пространство в полверсты. Сейчас он был не шире обыкновенного ручья, что, впрочем, не мешало ему шуметь и создавать препятствия путникам.

Мы дерзко перерезали его тарантасом и телегой.

Он кипел, выл, пытался взять приступом наши экипажи, но тщетно. Троекратно подкрепляя коней ударами кнута, мы во весь дух выскочили на противоположный берег, который представлял собой почти отвесный скат на двадцать или двадцать пять футов.

Мы уже обращали внимание читателей, что только на Кавказе умеют побеждать местные препятствия. Если бы лошади споткнулись, спускаясь, то можно было бы убиться; если бы они попятились, поднимаясь, тоже, разумеется, было б не лучше. Но лошади не спотыкаются и не пятятся, и седоки остаются целы и невредимы. Да если бы это и случилось, человеческая жизнь на Востоке так мало ценится. В Константинополе мне говорили, что человек это самый дешевый товар.

Вечером мы прибыли в Кубу. Уже было темно, когда мы въехали в еврейскую слободу, служащую предместьем города. Евреи здесь, что очень примечательно, занимаются больше земледелием, чем торговлей. Они происходят, как и воинственные евреи Лазистана, от пленников Сеннахериба.

Предместье ведет к мосту, перекинутому через ручей Кудьют-чай, над которым город возвышается более чем на сто футов. Этот подъем без парапета был одним из самых страшных, да и ночь придавала ему фантастический вид.

Мы проехали через узкие ворота и оказались в Кубе. Подумалось, что мы вступили в озеро, в котором дома уподобились островам; улицы немного походили на каналы Венеции.

Наш тарантас погрузился в воду по самый кузов. Я предпочел бы оказаться лучше в Самуре со всем его гневом и шумом: по крайней мере, сквозь чистую как хрусталь воду Самура виднелись катившиеся голыши.