А о матушке Фросе все думали, что она просто бывшая монастырская послушница. И если любопытствующие задавали вопросы на тему монашества, матушка отвечала, причем совершенно честно, что когда-то сподобилась быть послушницей в Дивеевском монастыре.
Она вынуждена была открыть свое монашеское имя только в начале девяностых годов, по благословению игумений Сергии, настоятельницы возрожденного Дивеевского монастыря, куда матушка Фрося перебралась за три года до кончины.
А до этого она оставалась просто Фросей. Причем относилась матушка сама к себе весьма скептически и даже порой пренебрежительно.
Как-то в Издательском отделе мы выпустили очень красивый иллюстрированный журнал, посвященный преподобному Серафиму и истории Дивеевского монастыря. Это было первое подобное издание в советское время. При ближайшей оказии я привез показать этот журнал матушке Фросе. Он был такой глянцевый, современный, сверкающий яркими красками, что казался чем-то инопланетным в убогой избенке на Лесной улице.
Но матушке журнал очень понравился. Она принялась рассматривать картинки и с любопытством перелистывать страницы.
— Ох, батюшка Серафим! — всплеснула она руками, увидев красивую икону преподобного.
— Матушка Александра, кормилица! — это она узнала портрет первой начальницы дивеевской общины Агафьи Семеновны Мельгуновой. Матушка Фрося прекрасно знала всю без малого двухсотлетнюю историю Дивеева.
— А это?! Николай Александрович! Мотовилов!
Наконец матушка открыла последнюю страницу, и перед ней предстала ее собственная фотография. На секунду она лишилась дара речи. А потом, всплеснув руками от искреннего возмущения, воскликнула:
— Фроська! И ты здесь?! У, глаза бесстыжие! Еще в ту, первую мою поездку в Дивеево с отцом
Вонифатием матушка Фрося, прощаясь, совершенно по-простому обратилась ко мне с просьбой приехать, чтобы подремонтировать крышу и сарай. Я обещал непременно это исполнить и летом вернулся в Дивеево, прихватив с собой двух друзей. Мы поселились в сарае на сеновале и днем занимались ремонтом, а по вечерам бродили по разрушенному монастырю, молились с этими удивительными монахинями и слушали ни с чем для меня не сравнимые рассказы матушки Фроси.
Она рассказывала истории о старом Дивеево, о том, как все долгие десятилетия советской власти Дивеевский монастырь жил под руководством батюшки Серафима — то в тюрьмах, то в лагерях, то в ссылках. Или вот как сейчас — вокруг разрушенной обители. Видно было, что она хотела передать все хранившееся в ее памяти, чтобы это не умерло вместе с ней.
Подлинный рассказ матушки Фроси
Записанный мною на магнитофон и тщательно перепечатанный лишь с самыми небольшими исправлениями
Когда была я еще маленькая, зародилось у меня желание такое: не хочу я замуж идти! Отец частенько выпивал. Бывало, как не вернется засветло, знай — ночью придет со скандалом. И вот мы с мамой и ждем, дрожим…
Слышим, батюшки, «хлоп!» Калитка… Отец идет пьяный.
Приходит.
— Давай ужин! — когда бы ни пришел. Мама дает ужин…
Понравилось, не понравилось — бросит тарелкой в маму!
Я поглядела-поглядела на все это и говорю:
— Царица Небесная, сохрани Ты меня от этого замужа! Была у нас соседка, Улита. У ней два пальца где-то оторвало. Я и думаю: «Господи, хоть бы мне что-нибудь оторвало, чтоб не брали замуж! А то ведь хочешь не хочешь — отдадут!»
Я все только Царицу Небесную просила: «Матерь Божия, Ты меня устрой». Но никому ничего не говорила. Только маме.
Потом пришло время: мой двоюродный брат Гриша да тетя, отцова сестра Марья, собрались уходить в монастырь. В Саров, в Дивеево. Они постарше меня были. А я молодая еще.
Я к ним:
— Возьмите и меня! Они не хотят меня брать.
А я: «Царица Небесная, Матерь Божия! Уж если они меня не возьмут сейчас — все равно убегу!»
Такое у меня было настроение. Не хочу жить в миру.
Те уж собираются, а я вся дрожу: «Батюшка Серафим, помоги!»
В одно время мама и отец отдыхали — какой-то небольшой праздник был. И вот мама, хоть и боится сказать, а все-таки говорит:
— Ты знаешь, отец, ведь Маша едет в монастырь и Гриша…
— Ну и что?
— А давай мы и Фросю с ними проводим… Отец говорит:
— Ты что, с ума сошла? И — замолчали…
А мама тоже боится много сказать. Отец строгий такой был. Молчат.
Отец молчал, молчал, да вдруг и говорит:
— Фрось, ты слыхала, что мать сказала?
— Слыхала…
— А ты как же? Я говорю:
— Я не против. Согласна… Ну и все. И молчок.
Я только вся дрожу: «Царица Небесная, решается моя судьба! Батюшка Серафим, помоги!»
Но отец задумался. Все же страх Божий в нем был. И, никому ничего не говоря, решил он вот что.
У нас было три телочки. Отец их берег. В семье три девки на выданье — всем надо по корове. Раньше так было — отдают девку замуж, а с ней и корову в приданое.
И вот отец взял корову, которую наметил на мою долю, и повез ее на ярмарку. Продавать. А после рассказывал:
— Загадал я, — говорит, — просить за твою телку двойную цену. Дадут — отпущу тебя в Дивеево. А на смех поднимут — сидеть тебе дома.
Приезжает. Глядит — на ярмарке скотины полны ряды.
Ну и встал он крайним.
— Огляделся, — рассказывает, — чего там наша телочка? Здесь и не такие есть! Но только я огляделся, вдруг гляжу, бежит какой-то старик — в зипунке, шапка набекрень. Ни к кому, ни к чему не присматривается, не спрашивает — сразу ко мне. «Хороша у тебя телочка! — говорит. — Сколько стоит?» Я сразу ничего и не сообразил, да так двойную цену и выпалил — двадцать четыре рубля! Двадцать четыре!!! А красная цена той телочке была — двенадцать рубликов. А старичок, тот даже обрадовался. Никакого слова не сказал: что там дорого или как. «Давай!» — говорит. И хлоп-хлоп по рукам!
Увел старичок телочку.
Ошеломлен отец был. Стоит, держит в руках деньги.
Вернулся домой. Молчит. Ужинать стал. Мама подает ему, а отец спрашивает маму:
— Ну как, Маша в Дивеево едет? Мама ему:
— Едет…
— А Гриша в Саров?
— Едет…
— А Фрося?
Мама вся задрожала.
— Это уж как ты…
Отец посмотрел на маму и говорит:
— Собирай!
И поехали мы втроем. Пятого мая. Год — пятнадцатый.
* * *
Ну, приехали мы в Дивеево… Так мне это место понравилось! Чистота везде, порядок. Никто зря ничего не делал. Из келий прямо в церковь мосточки были устроены. Хорошо было, да! А петь-то — уж это как Ангелы пели! Певчих много было. Хватало из кого выбрать — целая тысяча сестер! Послушание мне дали на хуторе, на речке Сатис — за телушками ходить. Там и жили.