Читать интересную книгу ЧАПАЕВ — ЧАПАЕВ - Виктор Тихомиров

Девушка отодвинулась от щели, поскольку услышала шорох, раздавшийся со стороны окошка, где рылись куры. Она, было подумала, что пес опять подошел, но в следующий миг рассмотрела за стеклом вполне человеческое лицо.

Лицо принадлежало пионерке Кузюткиной, которая не смогла уступить первенство в стремлении быть полезной Пал Палычу. Движимая неуемным девчоночьим любопытством (где бы смотреть утренние романтические сны или составить компанию пионерам-рыболовам!) она самостийно отправилась на разведку к подозрительному дому. Рассказы мальчишек распалили ее воображение. Ясно было, что тут замешаны были либо шпионы, либо крупные расхитители социалистической собственности. К тому же девочка знала из радиопостановок и кино, что взаимности в любви можно добиться отвагой и преданностью.

Дыра в заборе нашлась быстро, ибо редкий забор в описываемые времена не содержал в себе дыр, хотя бы и заросших крапивой. Девочка ящерицей проползла в сад, заглядывая попутно во все отверстия и доступные окошки. Каково же было удивление юной разведчицы, когда она разглядела в подвальном помещении скованную наручниками девушку. Возмущение охватило ее.

— Неужто, в нашей советской стране еще держат живых людей в кандалах, как негров-невольников в Америке!? — лихорадочно думала она, — это ж враги, наверное, так поступили с нашим человеком или американские шпионы. Надо об этом поскорее сообщить куда следует и во всех газетах написать! — прижалась она носом к нечистому стеклу.

Тут-то ее и заметила Соня, ошибкой приняв за собаку.

— Эй! Эй! — закричала пленница, поспешно вскарабкиваясь на кучу хлама под окошком.

— Ого-го! — воскликнула изумленно Кузюткина, — ничего себе! Я знаю кто вы! Я вас узнала, вы же наша Соня!

Она вытаращила глаза, жадно рассматривая, неотличимую от портрета на кофейной гуще, девушку.

— Девочка, девочка, позови скорей милицию! Тут артиста Ворона обижают! — горячо зашептала Соня, с трудом удерживаясь от соскальзывания со своей кучи.

— Конечно, я мигом! Я спасу вас! Я Пал Палыча позову! — запищала в ответ Кузюткина и захотела отползти от окошка, но в следующий миг была схвачена за шиворот мускулистой рукой. Появившийся откуда ни возьмись Дядя, воздел ее, как гирю над головой и воскликнул задорно то опуская, то приподнимая пленницу:

— Ах вон что! Сопливые шпионки кардинала? Какой это такой Пал Палыч у вас? Не с овощной ли базы бармэн? — зловеще вопрошал он у беззащитной пионерки, еще не успевшей узнать, что употребляются уже и такие слова в иных местах нашего обширного отечества.

Затем дядя оторвал от забора веревку для сушки белья, и, устрашающе цыкнув на пионерку, так что та несколько остолбенела, моментально связал Кузюткиной руки, навертев более чем надо слоев бечевы до самых локтей девочки.

— Учтите, вас скоро посадят в тюрьму за мучительство пионерки и комсомолки! — увещевала Дядю Кузюткина, тщетно пытаясь вырваться. Она так твердо верила, что добро всегда побеждает зло, что совершенно не испытывала страха, — И там вы будете только мечтать о передачах с воли, и вас замучает изжога!

— Много ты понимаешь в изжоге, — несколько озадаченно среагировал Дядя, заталкивая девочку в подвал и хорошенько запирая обеих пленниц на тяжелый засов.

…

Неподалеку на лагерном шесте поднялся к небесам и развернулся во всю ширь красный флаг.

Становилось по-настоящему жарко.

58

Было время, когда красные флаги и транспаранты казались народу непривычно яркими, нахальными и почти всегда неуместными. Но пришло иное время и число их вокруг стало стремительно множиться. Вскоре без кумачовых знамен и лозунгов стало буквально не обойтись ни на одном людском собрании или празднике, и все начали стремительно привыкать к этому цвету, сызмальства полюбившемуся самому Карлу Марксу. Имея на груди красный бант, можно было обрести относительную безопасность перед лицом революционно настроенной толпы, болтающейся по городским улицам пьяной матросни или просто шпаны. Со временем, красный цвет все чаще стал нести с собой радость выходного дня. Постепенно для большого числа граждан красный цвет сделался любим.

Именно кумачовые полотнища и увидали Чапаев и Матрена со своего плота в первую очередь. Ими были украшены забитые в воду деревянные сваи во множестве.

Путники одичали почти совершенно и совсем разучились говорить, понимая друг друга и так, без слов. В молчании, они пристали в сумерках к берегу и стали наблюдать с холма всю открывавшуюся их взорам картину.

Вдоль берега расположились дощатые бараки и сновало великое множество почти столь же оборванных людишек, как и они. Над некоторыми строеньями курились из жестяных труб дымки. И очень много висело на веревках простого белья для просушки. В середине стояла, видимо, контора, с отдельным красным флагом на крыше и скоплением повозок вокруг. Милиции или каких-либо вооруженных людей не наблюдалось.

Совещание Чапаева и Матрены было коротким. Василий постановил прекратить пока скитания глухоманью и посмотреть — чем нынче люди живут и кормятся?

Утром Василий первым направился прямиком в контору с флагом, в которой, как оказалось, всех подряд записывали на работу по именам, ничего не спрашивая, даже фамилий. Оплата полагалась только едой, но досыта и по праздникам обещали говядину. Давали и место на нарах в бараке с соломенным тюфяком и часть полки на стене для пожиток.

Не заметив пока никакой угрозы, Чапаев и Матрену послал устраиваться, сразу вслед за собой.

Выяснилось вскоре, что они устроились на строительство электростанции, которая пока состояла только из множества забитых подле реки свай, украшенных красными транспарантами с текстами близкими к стихотворным. Эти-то красные полотнища и сбивали все время Чапаева с толку, поскольку уж очень он успел привязаться к этому цвету, как к правде. А реализм жизни все чаще принуждал его к представлению о красном, как цвете хорошего не сулящем, одного с цветом крови.

Василию пришлось на всякий случай сменить слишком легендарную фамилию, и он стал Петров, в память о былом заблуждении насчет Петьки. Матрена же осталась Спиридоновой, как и была.

На стройке Чапаев сперва рубил стальную проволоку на гвозди и вскоре выдвинулся в передовики, поскольку явил необычайную сноровку и товарищей всех заткнул за пояс. А Матрена с другими такими же безработными девками из разоренных деревень шила спецодежду для строителей: фартуки, рукавицы и дождевики. Других рабочих мест все не было, или еды, против обещаний на всех не хватало, или завелись на стройке вредители.

Но однажды Василий из остатков товара взял да и смастерил на досуге одному важному и вроде наиболее толковому начальнику кожаный портфель на ремнях изумительной красоты, с особым начальственным скрипом. Начальник, в порыве восхищения, не только выправил ему и Матрене крепкие документы, но и мигом устроил мастера на невиданные курсы в райцентр.

На курсах тех, особо смышленых рабочих учили пользоваться аппаратами для демонстрации кинофильмов. Тут-то и перевернулась жизнь Василия и двинулась в совершенно неожиданном направлении.

Занятия на курсах сильно увлекли Чапаева, и он быстрее прочих наловчился заправлять пленку, менять катушки и склеивать случайные порывы. Один раз, правда, борода его попала в механизм и должна была либо оторваться, либо весь механизм привести в негодность. Механизм стал, и провод электрический задымился от напрасного напряжения, но борода осталась на своем месте.

Когда все уладилось, и Чапаев, ополовинив ножницами бороду, наладил аппарат, руководитель Нефедов хлопнул его по плечу и, поправив кожаную фуражку, сказал:

— И ладно, а то я подозревал, что борода твоя, Иваныч — фальшивая, и сам ты не тот, за которого себя выдаешь.

— Теперь отлегло? — поинтересовался Чапаев, отстригая поровнее опаленные электричеством волосы, и желваки на его щеках двинулись.

— Почти, — ухмыльнулся Нефедов, — литр все отполирует окончательно, — поднял он большой палец, и мизинец оттопырил, чтоб было понятней.

Чапаев выпил с Нефедовым тем же вечером по полтора литра самогону на каждого. Затем они обсудили будущее русского кино, вернее обсуждал Нефедов, американцев хулил во все корки, что тянут резину с пролетарской революцией, и все кино у них в частных руках. Чапаев больше помалкивал, да пол бороды все пытался навернуть на кулак. К утру они уснули, сложив головы на столе между тарелок с капустой и недоеденной картошкой.

Матрена в разговор не мешалась, только прибрала стол. Мужчин она тоже не касалась, оставила как есть, чтоб не прогневить своего, который очень на бабьи хлопоты был гневлив, называл их «пустыми», и сам все делал.

Вскоре Василий получил форменное удостоверение механика киноустановок и начал, помимо сапожного дела, трудиться на новом поприще, касающимся напрямую передового современного искусства.