Читать интересную книгу Письма. Том II (1933–1935) - Николай Константинович Рерих

последние работы на их ежегодной выставке в Лакхнау. Так что в настоящее время картины гостят там.

И хотя отделение в Бенаресе открылось уже в середине августа, от господина Кришнадаса я не имею ни известий, ни статей из местной прессы, в то время как лучшие газеты Америки широко осветили эту церемонию открытия.

Очень рад был узнать о том, что скоро будут опубликованы Ваши статьи. Вышлите мне, пожалуйста, хотя бы по два экземпляра каждой, когда они будут напечатаны.

Вы справедливо упомянули об ужасной вражде в мире. Я глубоко убежден, что особенно сейчас, в переходный период от Кали Юги[34] к веку Сатья Юги[35], все культурные силы должны объединиться и сердечно взаимодействовать. Воистину, времена сейчас трудные, но тем ярче должен пылать Огонь энтузиазма!

Духом с Вами.

[Приложения:]

п[очтовая] к[арточка] «Урусвати», основной офис;

Cata[logue] Bena[res][36];

«Риши»[37] — «Dawn»;

«Знамя Мира»[38] — «Scholar»;

Джагадисварананда[39];

Бюллетень М[узея] Р[ериха], № 7, II;

«Огонь претворяющий»[40];

Радосавлевич. «UR»[41];

«Оружие Света»[42].

13

Н. К. Рерих — Н. К. Мехте*

21 февраля 1933 г. [Наггар, Кулу, Пенджаб, Британская Индия]

КОНФИДЕНЦИАЛЬНО

Мой дорогой Друг,

В продолжение к моему письму от 14 февраля хочу сообщить Вам как моему искреннему, хотя и невидимому другу, что некоторые обстоятельства начинают меня тревожить. Вы помните, что, следуя Вашему совету, в Бенаресе был открыт Зал Рериха. Господин Кришнадас не только выслал нам расписку за картины, но также заверил нас, что они экспонируются должным образом, под стеклом. Это было в августе 1932 года. C тех пор мне приходят жалобы на то, что, во-первых, картины хранились в ужасных условиях, во-вторых, некоторые из них выставлены без стекла и, в-третьих, студенты не смогли их увидеть. Процитирую последнее сообщение: «Картины хранились ненадлежащим образом, они все в грязи. Три картины выставлены без стекла. Репродукция картины „Звезда героя“[43] до сих пор не готова. Я встречался с людьми в Калькутте, которым поручено изготовить печатные формы, и они говорят, что им не давали указаний срочно выполнить эту работу и что они займутся ею, как только смогут, но это займет по меньшей мере еще месяц…». Как Вы понимаете, все эти сообщения очень неприятны. Со своей стороны я сделал все, чтобы помочь Музею осуществить его желание. Если господин Кришнадас грамотный куратор, он должен знать, как обращаться с картинами. Конечно, он поймет, что темперу нельзя протирать мокрой тряпкой, а пыль следует осторожно смахивать мягкими перьями перед тем, как поместить картину под стекло, как это делается в любом музее. Более того, почему он заверял нас, что картины хранятся под стеклом, когда это не так? В своих письмах он весьма уклончив и иногда не отвечает месяцами, в то время как мы постоянно находимся на связи. Чтобы не быть многословным, мы не получили от него никаких доказательств того, что он обещал, открывая этот зал, и не имеем ни малейшего представления о том, что происходит с временной выставкой.

Все это, как я уже Вам сказал, глубоко меня тревожит. Но знаю, что, рассказав Вам о нынешнем положении вещей, я не только получу от Вас доброжелательный ответ, но также могу быть уверен в том, что будут предприняты конкретные меры, чтобы просветить г-на Кришнадаса, как нужно правильно обращаться с картинами, во избежание вышеупомянутых недоразумений, которые порождают не энтузиазм, а обострение отношений. Иначе, если дела будут продолжаться в том же духе, нам придется воздержаться от рекомендаций нашим друзьям посетить этот Музей.

В приложении высылаю перепечатку статьи из «Scholar», из которой видно, что с нашей стороны делается все, чтобы упоминать о «Бхарат Кала Бхаван» везде, где только можно.

Вы понимаете, как мне неприятно писать Вам о таких вещах, но мой жизненный принцип — быть предельно искренним для скорейшего устранения всех недоразумений.

Еще раз посылаю Вам самые сердечные пожелания.

Духом с Вами.

14

Н. К. Рерих — М. А. Таубе

28 февраля 1933 г. [Наггар, Кулу, Пенджаб, Британская Индия]

№ 3

Дорогой Михаил Александрович,

Спасибо за Ваше письмо № 1 от 15 февр[аля]. Я тоже не буду связывать себя определенными сроками для писем, и, таким образом, яснее будет, на которое именно письмо идет ответ.

Меня даже обрадовало Ваше желание разузнать корни чилийской клеветы. Сам я о ней знаю меньше Вашего, ибо Вы слышали о ней из прямого источника, то есть от генерала Пот[апова] в собрании Комитета, где, как я слышал, Вы даже остановили его. Насколько я слышал, генерал получил эту клевету в Берлине, а дальше я ничего не знаю. Но, как всегда, не желая оставлять огород клеветы нетронутым, я предложил нашему Музею немедленно запросить соответственно Чилийское посольство, к чему и получился прилагаемый при сем список официального чилийского ответа. Я очень буду рад, если Вы сохраните эту копию, а при случае, буде потребуется, даже можете ее процитировать. Конечно, Вы понимаете, что не следует тревожить Mmе де Во подобным грязным бельем. Судя по последней почте из Америки, чилийская клевета померкла перед клеветой, переданной одной очень хорошей барыней из Вашингтона. Она сообщила, что слышала, что мы взяли в плен Далай-ламу и завладели всем его золотом и прочими сокровищами. Надо сознаться, что при всем абсурде выдумки она не лишена некоторого размаха фантазии и, как большинство клевет обо мне, не страдает умалением. При этом мне вспомнилось, как однажды я уже слышал о завоевании мною Китая, как в Сибири трижды служили торжественные панихиды по мне, а известный Вам барон Мейендорф в Лондоне серьезно спрашивал Шклявера, правда ли, что от взгляда моего седеют волосы. Когда же Шклявер ему сказал, что он был неоднократно под моим взглядом, а волосы его не поседели, то барон совершенно серьезно заметил: но, может быть, Н. К. не захотел показать на Вас свою силу. Вот как совершенно серьезно говорил бывший Тов[арищ] Предс[едателя] Государственной Думы. Конечно, я Вам привожу эту быль совершенно доверительно, лишь как пример размера чьей-то неведомой нам фантазии. Как я уже писал Вам однажды, Коренчевский в Лондоне таинственно и конфиденциально спрашивал меня признаться, что ведь фамилия моя не Рерих, но Адашев. Куда же дальше идти? Но, во всяком случае, для пользы дела следует разузнавать все источники и цель сочинительства. Думаю, что Вам очень легко при ближайшем случае спросить генерала П[отапова], не слышал ли он еще