— Ну, мы что-нибудь сделаем, — усмехнулся учитель и уже серьезнее спросил: — А твой отец знает, что ты будешь получать за это деньги? Он не против?
— Он-то? Да что вы! — ответил Руперт удивленно и с той же снисходительностью к своему родителю, с какой говорил о младшем братишке. — Насчет него можно не беспокоиться.
В самом деле Филджи-pere, два года как овдовевший, давно уже молчаливо уступил Руперту все заботы о порядке в семье, и поэтому учителю оставалось только со словами «Ну и прекрасно» отослать мальчика от своего стола, а всякие сомнения выбросить из головы. Последний разиня-ученик уже уселся за парту, и учитель потянулся к колокольчику, еще раз оглядев свою паству, как вдруг на дорожке у крыльца послышались быстрые шаги, зашуршали юбки, словно птичьи крылья, и в дверях появилась девушка.
Нетронутой, незамутненной свежестью округлых щек и подбородка, наклоненной вперед гибкой шейкой она была пятнадцатилетняя девочка, зрелыми формами фигуры и еще более зрелыми складками пышных юбок — взрослая женщина, а наивным легкомыслием в сочетании с совершенной самоуверенностью — и то и другое вместе. В ее затянутой перчаткой руке болталось на ремне несколько книжек, но даже это ничуть не делало ее похожей на школьницу; в своем нарядном муслиновом в горошек платье с голубыми бантами по подолу и на корсаже, с букетиком роз у пояса, она казалась в классе столь же неуместной, как модная картинка в растрепанном, скучном учебнике. Но ее это не смущало. С детской наивностью и чисто женским апломбом она двинулась по проходу, заметая любопытные круглые головы на вытянутых шеях роскошным хвостом своих пышных юбок, и в кокетливой улыбке с ямочками не было и тени сомнения в том, какой ей будет оказан прием. Сделав учителю маленький реверанс, единственный знак ее равенства с остальными в классе, она села за самую большую парту и, поставив локти на крышку, начала преспокойно стягивать перчатки. Это была Кресси Маккинстри.
Обескураженный и раздосадованный таким бесцеремонным вторжением, учитель холодно кивнул в ответ на реверанс и сделал вид, что не замечает ее роскошного наряда. Как ему поступить, он не знал. Не допустить ее в класс он не мог, ведь жениха при ней больше не было, а притворяться, будто ему неизвестно о расторжении помолвки, было бессмысленно. Указывать же на вопиющую недопустимость ее туалета в школе значило снова позволить себе вмешательство в чьи-то личные дела, а этого, как он знал, в Индейцевом Ключе не потерпят. Ему оставалось удовлетвориться любым объяснением, какое она сочтет нужным ему дать. И чтобы положить конец этой сцене и отвлечь от Кресси внимательные детские взгляды, он поднял колокольчик и громко зазвонил.
Она успела стянуть перчатки и встала за партой.
— Мне как, начинать с того места, где я остановилась? — томно спросила она, указывая на принесенные учебники.
— Пока — да, — сухо ответил учитель.
Уроки начались. Позднее, когда, совершая свой учительский обход, он очутился у ее парты, оказалось, что она пришла вполне подготовленная к уроку, словно у нее и в мыслях не было, что ее возвращение в школу могло быть нежелательным; словно она вообще только вчера отсюда вышла. Проходила она еще самые простые вещи, ибо успехами в учении никогда не отличалась, но он недоверчиво отметил про себя, что сегодня она старается больше обычного. В этом чувствовался даже своего рода вызов, точно она решила отмести всякие препятствия к своему возврату в школу, основанные на ее нерадивости. Учитель был вынужден ради самозащиты обратить внимание на кольца, которыми были унизаны ее пальцы, и на толстый браслет, вызывающе поблескивающий на ее белой руке, — ее маленькие одноклассники заметили все это еще раньше, и Джонни Филджи громким шепотом на весь класс объявил, что браслет — «чистое золото». Учитель, не глядя на нее, сурово призвал зевак к порядку.
В роли невесты ее в школе никогда особенно не любили, только Октавия Дин и еще несколько старших девочек испытали на себе таинственное очарование этого слова. Красавец Руперт Филджи, безоговорочно отдавая предпочтение немолодой супруге хозяина местной гостиницы, считал ее девчонкой и выскочкой, из тех, кто особенно страдает этой возмутительной привычкой «дышать» на него. Тем не менее учитель не переставал ощущать ее присутствие и не мог отделаться от мысли об этой ее дурацкой истории с помолвкой. Он пробовал убедить себя, что это всего только заурядный эпизод жизни Дальнего Запада и к тому же смешной. Но почему-то ему не было смешно. Вторжение этой невозможной девицы нарушало не только школьный распорядок, но и размеренный ход его собственной жизни. Оно развеяло его привычные смутные грезы, которым он любил предаваться в часы занятий, грезы, уносившие его куда-то далеко и вместе с тем сближавшие его с его маленькими подопечными, которые угадывали в нем, взрослом мечтателе, способность понимать их детские нужды и слабости.
На перемене к Кресси подошла Октавия Дин, с гордостью обвила ее рукой за талию, обменялась с ней многозначительной заговорщицкой улыбкой и вышла вместе со всеми из класса. Учитель за столом и Кресси Маккинстри, замешкавшаяся у парты, остались одни.
— Твои родители не поставили меня в известность о том, что ты возвращаешься в школу, — сказал он. — Я надеюсь, это их решение?
Этот вопрос ему подсказала мысль, что она могла действовать по уговору со своим женихом.
Девушка бросила на него томно-недоуменный взгляд.
— Я думаю, они не против, — отвечала она с тем же презрением к родительской опеке, какое выказал раньше Руперт Филджи; очевидно, это было в обычае у местных детей. — Мать хотела даже прийти поговорить с вами, но я сказала, что не стоит.
Она присела на край парты и, потупившись, описывала полукруги носком хорошенького башмачка, выглядывающего из-под подола. В этой вызывающей и в то же время небрежной позе изящно обрисовывались ее талия и плечи. Учитель это заметил и заговорил еще суше.
— Значит, это надо понимать как нечто постоянное? — холодно спросил он.
— Чего-чего? — не поняла Кресси.
— Должен ли я понимать, что ты намерена регулярно посещать школу? — сдержанно объяснил учитель. — Или это так, на несколько дней, пока…
— А-а, — сказала Кресси, невозмутимо поднимая на него свои голубые глаза. — Вы вот про что. Ну, с этим все кончено. Уже три недели, — добавила она пренебрежительно, описывая носком башмачка все более широкие полукруги.
— А как же Сет Дэвис? Он тоже вернется в школу?
— Он-то? — Она мелодично рассмеялась. — Ну нет. Пока я тут, едва ли он объявится!