вышла без очков. Может, от этого у неё был вид, как будто она смотрит на что-то мелкое и неприятное, хотя Миша подозревал, что он, впрочем, как и все мальчишки двора, для неё таким и являлся.
— Слушай, Миш, — каким-то извиняющимся тоном произнёс Санёк. — Ты это… мы тогда с Игорем не то хотели сказать. То есть…
— Не здесь, — прервал его Миша. Он почувствовал себя вдруг неизмеримо старше своих друзей и даже старше высокомерной Жени, хотя та уже училась в институте. — Где Игорёк знаешь?
— Его мать за квасом послала, только что с бидоном пробегал.
— Как вернётся, сгоняй за ним, я буду ждать вас на школьном стадионе.
— А что там? Может, на нашем месте?
— Нет, нужно подальше от двора, чтобы нас не было слышно.
— Да нас и так никто не слышит.
— Услышит… В общем, просто поверь, лучше встретиться там.
Проводив взглядом шаркающего сандалиями Сашу, Миша встал с лавочки и посмотрел на окно Маши: её не было видно, и не нужно было гадать почему, у неё уже не было сил подходить к окну.
Миша развернулся и пошёл со двора к школе, которая действительно располагалась через несколько домов, да ещё за детским садом. Всю дорогу он шёл, проталкиваясь сквозь тяжёлые мысли; тёплый, прогретый солнцем летний воздух обтекал его, оставляя в коконе холодной решимости. Что нужно делать он ещё не знал, но твёрдо знал, что нужно разделить с кем-нибудь эту ношу.
Школьный стадион — площадка с вытоптанной травой, двумя футбольными воротами и турниками с краю — был пуст. Миша присел на траву в дальнем конце поля, прислонившись спиной к старому вязу, и стал ждать.
Вскоре появились Санёк с Игорьком и, увидев Мишу, неспешно направились к нему, попутно оживлённо споря о чём-то.
— Да чушь, всё это, вкуснее пепси ничего не бывает, — решительно заявил Игорёк.
— Я тебе не вру! Мне отец говорил, что в Москве продаётся кока-кола, и она в тыщу раз вкуснее. И Витька со второго подъезда то же самое говорил, чтоб я сдох, спроси у него, — кипятился Санёк.
— Вот ты и сдохнешь как последний осёл, раз полагаешься на слово этого брехла.
Они уже подошли к Мише, и Санёк обратился к нему, призывая в свидетели:
— Миша, подтверди, ты же слышал, как Витька рассказывал про кока-колу?
Миша вздохнул, глядя на друзей. Он вдруг понял, что не знает, как начать разговор, задача оказалась сложнее, чем ему представлялось сначала.
В самом деле, как рассказать о том, чему нет места в этом мире, если, конечно, в нём до сих пор по небу летают самолёты, по дорогам ездят машины, в магазинах изредка продают пепси-колу, а в прекрасной столице необъятной родины атлеты со всего мира соревнуются на Играх доброй воли.
— Послушайте! То, что я хочу вам рассказать… в это, наверное, будет трудно поверить. И ещё, я вас прошу: это должно остаться только между нами.
— Я — могила! — заверил Санёк.
— Само собой, — отозвался Игорь, — валяй.
И тогда он рассказал, иногда прерываясь, чтобы унять волнение, но чаще из-за того, что непросто было найти слова, способные передать то, чему он стал свидетелем и невольным участником в последние дни. Они были совершенно одни, сидящие у краешка пустого футбольного поля, и только тёплый июльский ветер да склонившийся над их головами старый вяз могли слышать, как неровно стучат от волнения их сердца.
Когда он закончил, воцарилась тишина, нарушаемая только шелестом листвы.
Наконец Игорёк высказался первым:
— Ну, Миша, это самая крутая из всех твоих историй! Как ты всё ловко заплёл в одну кучу: и этот солнечный удар, и эту Машу странную.
— Правда у меня до последнего слова!
— Да не гони, Миша. Ты, конечно, рассказывать мастак, но за дураков-то нас держать не надо, — Игорь повернулся к Сашке, — Сань, чего ты молчишь?
— А я верю, — Саня был непривычно серьёзен и смотрел себе под ноги.
— Ты веришь тому, что наш Мишаня может мысленно общаться с Машей, которая, оказывается, вовсе не дура, с котелком, набитым соломой? И что она спасла его от неизлечимой болезни, приступ которой все приняли за солнечный удар, и теперь сама от этого умрёт?
— Не обзывай её больше, если хочешь остаться мне другом. Никогда, — тихо сказал Миша, твёрдо глядя Игорю в глаза.
— Ладно, ладно, — замахал руками Игорь, — но, блин, всё равно, как это возможно? Ты что? Не знал, что болен?
— Не знал. У меня бывали сильные головные боли. Но я думал это или от жары, или там ещё от чего… Маша говорит, опухоль в мозгу, её трудно распознать, когда о ней узнают, чаще всего уже слишком поздно.
— Но она-то откуда об этом знает?
— Я же говорю, она особенная. Ребят, она очень много знает, потому что видит людей насквозь.
— Как рентген, что ли?
— Нет, не как рентген, не так. Она видит людей, всё, что их наполняет, их страхи, желания, что есть хорошего и плохого в них, что их беспокоит, о чём они мечтают. И их болезни.
— Так, ты что, без неё умер бы?
Миша кивнул:
— Не сейчас, но довольно скоро.
Помолчав, Миша добавил, стараясь, чтобы голос не дрогнул предательски и звучал ровно:
— А теперь она умрёт, потому что спасая меня, она растратила все свои силы. Она слабеет с каждым днём.
Игорь откинулся и упал навзничь на траву:
— Обалдеть! Знаешь, я всё равно не могу в это поверить, это всё как-то… Так не бывает!
— А я верю, — опять повторил Саня, глядя куда-то себе под ноги, — я тоже её слышал, — тихо добавил он, всё так же не поднимая взгляд от земли.
— Машу? — воскликнули Игорь и Миша в один голос.
— Да. Когда нашёл тебя без сознания… Это она мне сказала, что ты в беде, и чтобы я бежал к последнему подъезду, где ты свалился под лавку. Рядом Витька был с братом и Лёшка с Олегом, но только я её слышал, она звучала у меня в голове, так, как ты и сказал. Поэтому я верю тебе, каждому слову.
Притихший Игорь смотрел на друзей, переводя взгляд с одного на другого.
— Так и что? Она, значит, скоро умрёт?
— Да, она… — голос всё-таки дрогнул, и Миша умолк, не докончив. Опустив лицо вниз, он продолжил:
— Она не хотела говорить, но… у нас особая связь, мы чувствуем и даже видим иногда мысли друг друга, и я увидел то, что она знает. У неё осталась неделя, может, две.
— Её же надо в больницу