Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Энергичный голос фальшивомонетчика звучит совершенно неуместно среди окружающей Гроссмана разрухи.
– Ну, – тянет тот, разочарованный прерванным процессом словоизвержения, – излагай, только покороче. Я работаю.
– Знаешь, чего тебе не хватает? Не говори. Я тебе сам скажу – хорошего сюжета. И у меня он есть – это каннибализм. Мне один сиделец совершенно чумовую историю рассказал о своем сокамернике – это какая-то патология. Ну как, интересно?
– Продолжай.
– Так вот, родился от вора и проститутки, детство провел в детдоме, где его насиловали все, кому не лень. В 16 убил сверстника и жестоко надругался над его телом, за что первый раз попал в психушку: следствие посчитало, что он ненормальный, – откуда его выпустили через два года. И тут началось. Он убивал мальчиков, подкарауливая их в парках, вырезал у них сердце и печень и съедал. И делал это чуть не 10 лет, пока сам не сдался. Сказал, что устал. Тебе нужно только добавить всякой экзистенциональной муры: голосов, которые он якобы слышал; монологов о Боге и судьбе; мыслишек всяких о связи секса и насилия, – в общем ты лучше меня знаешь, как это делается. Подпустишь метафизической похоти, как ты любишь. Ну как?
– Не знаю? – услышанное не очень трогает его, так как он все еще вовлечен в историю с порванным презервативом, но постепенно внутри его мозга начинает произрастать желание ухватиться и за этот сюжет: он намного эффектней, чем скромный сюжет о собственном ничтожестве, – из этого и, правда, может что-то получиться.
– А можно его увидеть, этого убийцу? Хотелось бы понимать, как он выглядит.
– Посмотри на Вассермана – у него лицо настоящего дегенерата. Представь, что это он.
– Он же антиквар?
– Знаешь, не знай я этого, то был бы уверен, что он занимается подобного рода вещами или как минимум об этом думает.
– Или занимался?
– Или занимался, мы же не знаем, как он накопил деньги, чтобы открыть свою галерею в Леонтьевском. Он ведь сам откуда-то из провинции приехал. Помнишь, он предлагал тебе о нем написать, пожени его биографию с той историей, что я рассказал, и получится шедевр. Ну как?
– Потом, может быть, – закрывает глаза Гроссман и пытается представить лицо Вассермана: лысый уродливый череп, тяжелый подбородок, глубоко посаженные маленькие злые глаза, – чем не лицо убийцы. – Мне надо идти, пока.
Долго стоит после разговора и прокручивает в голове глумливую фразу Барона «Подпустишь метафизической похоти, как все интеллектулы любят». Это выражение подхватил как дурную болезнь от Мамлеева, после его «Шатунов»: описания движения «Черной сансары» – попыток достичь обожения и стать богами.
«Он описывал современников, когда изобрел этот термин, а кого описываю я? Вокруг не люди, а сплошная падаль. Вот взять того же Барона – совершенно загадочный человек. Почему вместо того, чтобы творить, он подделывает деньги? Сам-то он шутит, что создает чистое искусство, потому что оно сразу соответствует тем денежным номиналам, которые он изображает».
По его словам, он начал этим заниматься в 1989 в Поти, когда их бригаду художников-оформителей «кинул» директор одного колхоза – миллионера, не заплатив за декорирование клуба, и они две недели просидели без денег в местном доме колхозника в отчаянии. Он одолжил у директора дома на два часа 50 рублей и пером и цветной тушью сделал точную копию купюры, но с одним добавлением: на своей копии дорисовал еще один ноль и получил в результате 500 рублей. С этим шедевром графики вся бригада отправилась с ближайший ресторан и закатила там такую пирушку, что даже местные испугались ее размаха. Когда же пришло время платить, то Барон предъявил официанту свои 500 рублей, чем вызвал нервную истерику у последнего: тот побежал жаловаться своему начальству, – явился сам директор и долго разглядывал деньги, которые никогда до этого момента не встречал. И тут Барон совершенно гениально сымпровизировал, сыграв на честолюбии богатого грузина: он заявил, что такие купюры имеют хождение только среди членов ЦК или высшего руководства страны, – и тот купился. Он принял у них бароновские 500 рублей и даже дал им с них сдачу, на которую тем хватило расплатиться за дом колхозника и вернуться в Москву. С тех пор Барон решил не разменивать свой талант по мелочам и занялся делом – стал фальшивомонетчиком. По словам Барона, уже в двухтысячные он был проездом в Поти и посетил инкогнито тот самый ресторан: на самом видном месте в роскошной золотой раме висела его 500-рублевая купюра, которой продолжал гордиться уцелевший от всех перипетий грузинских революций директор. «Настоящее искусство не дешевеет», – по этому поводу пошутил Барон, а вся эта история, – практически анекдот, – заставила задуматься, а может ли она сама стать предметом его литературных опытов: можно ли в нее подпустить метафизической похоти?
«Пожалуй, что нет, – решает Гроссман, – Барон слишком циничный, чтобы быть главным героем. Мне нужен глубоко больной человек, мне нужна патология. Барон барыга, а значит, расчетливый эгоист: такие не знают, что такое муки совести или духовные откровения, – живет ровно, как бухгалтер. О любви больше всего любят говорить убийцы и палачи: их страсть к жизни и удовольствиям приводит к уродству, – они как душевнобольные, которые если и рисуют, то не для людей, а для себя. А эти убивают: для таких чужая смерть – это, в сущности, художественный акт, – чистое творчество. Глубокая архаика, обращение к самому постоянному в себе, о чем обычные люди даже не догадываются. Интересно, способен ли я докопаться до таких пластов в самом себе?»
Упершись в своем мысленном забеге в самого себя, он старается переключить все свое внимание на внешний мир, благо есть повод – надо идти на работу. Надевает как броню свое партикулярное платье и покидает квартиру.
Снаружи холодно и ясно, хотя солнце периодически застилает облака, как знаки судьбы, которые никто до сих пор не научился читать. На душе становится легко, словно у него день рождения и ему снова всего лишь от роду пять лет. Даже встречные сегодня почти не раздражают, как на время притихшая экзема: неприятно, что она есть, но пока не беспокоит. В агентстве на Чистых Прудах получает наряд на 10 писем и начинает свою неспешную прогулку по городу: отличный способ опроститься, заглядывая ненароком под личиной курьера в чужие истории, – офис, издательство, квартира, модельное агентство, бизнес-центр, архитектурное бюро, офис, офис, офис. Баста.
Сидя в чебуречной перед заслуженной кружкой пива на Страстном бульваре, он прислушивается к гулу голосов вокруг, пытаясь разобрать, о чем говорят за соседними столиками будущие инженеры человеческих душ: излюбленном месте студентов Литинститута. Сердце щемит от зависти к наличию идей у соседей, к которым он ревнует из-за ощущения того, что их жизнь проходит не напрасно и их или уже публикуют, или будут публиковать, что их ждет успех и признание.
В духовном вакууме собственного мегаэгоизма ему отчаянно обидно, что его никто не обожает: он жаждет поклонения, но его даже не замечают, словно он предмет мебели. Он чувствует себя как будто напрасно распятым: несмотря на добровольную крестную смерть никто не хочет верить, что он Бог. Хочется кого-нибудь убить.
И тут к нему подсаживается изрядно помятого вида девица легкого поведения: излишне яркий макияж, вульгарная одежда, похабные ужимки дрессированной обезьянки, обученной клянчить деньги, – и просит его угостить:
– Лапа, чего грустишь? Не угостишь девушку пивом?
«Наверняка сейчас появится подруга, – отмечает он про себя, прикидывая, насколько он может позволить себе потратиться, – попробуют меня раскрутить на бабки. Интересно, она делает минет только за деньги или может и бесплатно обслужить? Сказать ей какую-нибудь гадость? Наверняка сделает вид, что это ее не касается, пока все деньги из меня не вытянет».
Предсказуемо появляется ее подруга и бесцеремонно занимает место рядом с ней: она подшофе, истерически смеется каждые 30 секунд и все время подмигивает, словно ее мучит нервный тик.
– Лапа, это Наташка. Угостишь и ее пивом, будь джентльменом.
– А как тебя зовут, красава? – тянет та и смеется.
– Я Мастер, – неожиданно решает он, словно бросает вызов всем тем молодым и непризнанным гениям, ведущую такую недоступную для него жизнь.
– Ха, ха, ха, – давится от смеха Наташка, – а вот твоя Маргарита, – и тычет в бок своей подруге.
– Это точно, – шмыгает та носом и подтверждает, – меня и, правда, зовут Маргарита. Это судьба, не правда ли, Лапа? За это надо выпить. Закажи нам водочки!
Он внимательно следит за движением ее ярко накрашенных губ, которые то растягиваются в ленту ухмылки, то собираются в пучок вокруг выпускаемой струйки табачного дыма, когда она вынимает свою сигаретку, чтобы ею очертить перед носом у Гроссмана широкую загогулину, а он неотступно думает о том, почему все публичные женщины так любят красить губы в ярко-красный цвет, словно воспроизводя этим актом свои гениталии на лице.
- Zевс - Игорь Савельев - Русская современная проза
- Сборник. Книга 1. Роман «Седой» и другие избранные произведения - Александр Войлошников - Русская современная проза
- Двойное проникновение (double penetration). или Записки юного негодяя - Иван Плахов - Русская современная проза