Читать интересную книгу Лунный парк - Брет Эллис

Ее адвокат заявил, что «ребенок совершенно очевидно похож на мистера Эллиса», на что мой адвокат, с неохотой уступив моим требованиям, отпарировал: «Названный ребенок совершенно очевидно похож на некоего мистера Киану Ривза!» (восклицательный знак – моя идея; что это приведет к разрыву отношений с Киану, я не подумал). Повинуясь закону, я был вынужден пройти тестирование, которое подтвердило мое отцовство, после чего я заявил, что Джейн дезинформировала меня, сказав, будто использует контрацепцию. «Миссис Деннис и мистер Эллис поддерживали открытые отношения, – напирал мой адвокат, – и, невзирая на то, что мистер Эллис – отец ребенка, матерью-одиночкой миссис Деннис стала по собственной инициативе». Как я понял, в подобных делах критическим моментом, сжиганием мостов с юридической точки зрения считалась эякуляция. Однако однажды утром после особенно язвительной беседы между нашими адвокатами Марти повесил трубку и, ошеломленный, посмотрел на меня. Джейн сдалась.

Она больше не требовала никаких выплат и в срочном порядке отозвала свой иск. Именно в этот момент, сидя в офисе моего адвоката в первой башне Всемирного торгового центра, я осознал, что Джейн назвала ребенка в честь моего отца, но когда тем же вечером, после того, как мы вроде бы простили друг друга, я потребовал у нее объяснений, она поклялась, что ей это даже в голову не приходило. (Чему я не верю до сих пор и что, безусловно, стало причиной изложенных в «Лунном парке» событий – имя послужило катализатором.) Что еще? Ее родители возненавидели меня. Даже после того, как мое отцовство было доказано, в свидетельстве о рождении сына сохранили фамилию Джейн. Я стал носить гавайские рубашки и курить сигары. Пять лет спустя у Джейн родился еще один ребенок – девочка по имени Сара, – и опять-таки отношения с отцом не задались. (Мне он был смутно знаком – знаменитый музыкальный продюсер из Эл-Эй; неплохой парень.) В конце концов, Джейн казалась практичной, стабильной, хорошей матерью. Мы поддерживали дружескую связь. Она все еще любила меня. Я двигался далее.

Джейн требовала, чтобы имя Робби никоим образом не было связано с моим в каких-либо СМИ, и я, конечно же, соглашался, но в августе 1994 года, когда «Вэнити фейр» заказал материал обо мне в связи с выходом «Информаторов» – того сборника рассказов, что я написал еще в Кэмдене, – журналист задался вопросом, кто же мог бы быть отцом Робби, и в первом варианте статьи – с подозрительным тщанием проштудированном моим агентством – процитировал «надежный источник», утверждавший, что папой Робби является не кто иной, как Брет Истон Эллис. Я передал эту информацию Джейн, та позвонила моему агенту Бинки Урбану и главе издательства «Нопф» Сонни Мете с требованием удалить данный «факт» из текста, и Грейдон Картер, главред «Вэнити фейр» и общий друг, согласился его вырезать – к большой досаде репортера, который «высидел» со мной целую неделю в Ричмонде, Виргиния, где я, предположительно, скрывался от мира в гостях у друга. На самом деле я тайно посещал недавно открывшийся реабилитационный центр «Ранчо каньон», чтобы прийти в форму для краткого тура в поддержку «Информаторов», который я обещал издательству. Эта информация в статью также не прошла.

Очень немногие (включая близких друзей) знали о моем тайном сыне, и, кроме Джея Макинерни и моего редактора, Гэри Фискетджона, видевших Робби на свадьбе общего приятеля в Нэшвилле, куда были приглашены и я, и Джейн, никто из моих знакомых его не видел, в том числе мама и сестры.

На той свадьбе в Нэшвилле Джейн сообщила мне, что Робби постоянно спрашивает, где его отец, почему папа с ними не живет, почему никогда не приходит навестить. Ситуация была запутанной и требовала разъяснения.

Последнее время он все чаще внезапно разражался слезами или надолго замолкал; также отмечались приступы тревоги, беспричинные страхи, сложности в отношениях с близкими, вспышки раздражения в школе. Он никому не позволял к себе прикасаться. Однако на свадьбе в Нэшвилле он инстинктивно взял меня за руку – я все еще был для него чужим, маминым другом, никем, – чтобы показать мне ящерицу, которая ему привиделась под живой изгородью возле отеля, где остановились большинство приехавших на свадьбу гостей. Я сделал вид, что это меня никак не затронуло, и постарался воздержаться от упоминаний о сыне на тысячах коктейлей, которые посетил в последующие годы. Но однажды вечером, когда кто-то вытащил кокаин (принятый к тому времени к ежевечернему употреблению), кусочек тайного существования Робби выпал у меня изо рта, насторожив окружающих. Они уловили за маской настоящую тоску, и, заметив печаль и недоумение на лицах, я быстренько заткнулся, включил свою новую мантру:

«Да шучу я, шучу» и принялся заново представлять свою, уж не помню какую, подружку людям, которых она знала уже много лет. Девица оторвалась от зеркала, заваленного кокаином, с удивлением посмотрела на меня и, пожав плечами, нагнулась обратно, и еще одна дорожка исчезла в жерле крепко скрученной двадцатидолларовой купюры. Свадьба – когда Робби впервые взял меня за руку – стала началом. То был момент, когда сын внезапно стал для отца реальностью. То был, кроме того, первый год, в который я потратил более ста тысяч долларов на наркотики. Деньги, которые – что? – могли бы пойти на нужды Робби, надо полагать. Но Джейн получала по четыре-пять миллионов за роль, а я был постоянно под кайфом, так что вскорости это перестало меня беспокоить.

Многие считали меня голубым, поэтому быстро позабыли, как Брет Истон Эллис обмолвился – в бреду, обкокошенный, всасывая очередной стакан «Столичной», – что у него есть ребенок. Тема голубизны всплыла в пьяном интервью британской газете, которое я давал, рекламируя документальный фильм Би-би-си, рассказывающий о моей жизни до теперешних тридцати трех лет и названный по заключительной строчке «Американского психопата»:

«Это не выход: Жизнь Брета Истона Эллиса» (слава, невоздержанность, упадок сил, болезнь, сердечные раны, «двойники», инцидент с кражей в магазине, арест в парке на Вашингтон-Сквер и возвращение – я в замедленной съемке иду по спортивному залу под надрывный «радиохэдовский» «Creep»). Походя заметив, что во многих кадрах фильма я выгляжу «несколько утомленным», журналист, вместо того чтобы спросить, принимаю ли я наркотики, поинтересовался, не гомосексуалист ли я. И я ответил: «Ну да, конечно, вы угадали!» – добавив фразу, которая казалась мне откровенно саркастичной ремаркой насчет моего разоблачения. «Слава богу! – прокричал я. – Наконец-то меня раскусили!» Я рассказывал о своих экспериментах с однополой любовью в бесчисленных интервью, а в материале для «Роллинг стоун» даже пустился в подробное описание студенческой тройки, частью которой я был в Кэмдене, но на этот раз грянул гром. Пол Богардс, занимавшийся моим пиаром в «Нопфе», прочитав эту статью в «Индепендент», назвал меня «обдолбанным анальным террористом», одновременно смакуя бурную полемику, которая поднялась вокруг этого признания, не говоря уже о росте продаж моих старых книжек. Создатель Патрика Бэйтмена, автор «Американского психопата», самой женоненавистнической книги на свете, оказывается – дышите глубже! – гомосексуалист?!? Так ко мне прилепилась педерастия. После этого интервью журнал «Адвокат» даже внес мое имя в список «Ста самых интересных гомосексуалистов года», что привело в ярость моих друзей – настоящих пидоров – и послужило причиной конфузливых, слезливых звонков от Джейн. Но ведь я просто «чудачил». Я ведь просто «шалун». Я ведь просто «Брет». Мои фото в джакузи особняка «Плейбой» (я был завсегдатаем во время визитов в Эл-Эй) из года в год печатали на светской страничке журнала, поэтому известие о моей ориентации вызвало «ужас и оцепенение».

«Нэшнл инкуайерер» объявил, что я встречаюсь с Джулианой Маргулис, или Кристи Терлингтон, или Мариной Раст. Говорили, что я встречаюсь с Кэндис Бушнел, Рупертом Эвереттом, Донной Тарт, Шерри Стрингфилд. Ходили слухи, что я встречаюсь с Джорджем Майклом. Я встречался даже с Дианой Вон Фурстенберг и Барри Дилером. Я был не натурал, не педик, не би, я уже сам не понимал, кто я есть. Но я сам был в этом виноват, и по большому счету меня забавлял тот факт, что людям действительно небезразлично, с кем я сплю. Какая разница? Я был загадкой, тайной, вот что имело значение – вот что продавало книжки, что делало меня еще более знаменитым. То была пропаганда с целью усугубить и без того шикарный образ автора как симпатичного молодого плейбоя.

На героине мне казалось – все мои действия невинны и полны любви, я страстно желал укрепить свои узы с родом человеческим, я был расслаблен, и безмятежен, и сосредоточен, и откровенен, и заботлив, а сколько я давал автографов и скольких нашел друзей (никто не удержался, все съехали). Время, когда я открыл для себя героин, совпало с началом процесса, затянувшегося на целое десятилетие: все девяностые я обдумывал, писал и раскручивал пятисотстраничный роман под названием «Гламорама» про международную террористическую организацию, использующую мир моды в качестве прикрытия. Книга эта должна была – предсказуемо – снова сделать меня мультимиллионером и еще более знаменитым. Но я обязан был предпринять мировое турне. Я пообещал, когда подписывал контракты; это нужно было, чтоб я снова стал мультимиллионером; на этом настаивало мое агентство, чтобы получать с мультимиллионера свои проценты. Но я торчал довольно плотно, и полуторагодовой тур расценивался издательством как рискованное предприятие, поскольку, говоря словами Сонни Меты, я был «постоянно как будто под кайфом». Но они сдались. Им нужен был этот тур, чтобы помочь компенсировать выплаченный мне основательный аванс. (Я предложил им послать вместо меня Джея Макинерни – все равно никто не догадается, был мой довод; кроме того, я знал, что Джей справится. В «Нопфе» мало кто даже смутно верил в осуществимость этого проекта.) Тем не менее я снова хотел стать мультимиллионером, поэтому я пообещал им, что завяжу, – и завязал-таки, ненадолго. Врач, к которому меня направили, был убежден, что, если я не стану соблюдать осторожность, к сорока годам мне понадобится новая печень. Это помогло. Но не слишком.