Он широко улыбнулся. Я подумал, что ни одной из дочерей Ханвелла скорее всего не суждено, в отличие от нас, провести в этой комнате ночь, но опять промолчал. Я чем дальше, тем больше подозреваю, что мы, мужчины нашего поколения, не годились на то, чтобы с нами жить. Мы заставляли страдать других, ибо нас самих заставляли страдать, и изменить тут ничего было нельзя. Моя собственная дочь чрезвычайно довольна тем, что знает мне цену, что может судить меня, не оправдывая, — возможно, она права, возможно, и Вы тоже правы. Нынче каждый старается перекинуть вину за спину, но мы так поступать не могли. Мы прижимали вину к себе, держались за неё обеими руками. Ваш отец, по-видимому, заставил Вас страдать; мне очень жаль, что так случилось. Возможно, другие полученные Вами ответы помогут Вам найти виноватого и «примириться», как принято теперь говорить. Но, когда я увидел Ваш запрос в газете, то в первую очередь подумал: вот человек, запомнившийся одним лишь чувством приязни, которое он вызывал, — а это не так уж мало. Большинство людей, встреченных мной в то время, я предпочёл бы забыть. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, мне делается хорошо при воспоминании о ханвелловых блинчиках с креветками и грибами, о том, как аккуратно он доводил до совершенства плинтус. Думаю, Вы слишком строги к нему. Думаю также, Вы ошибаетесь, считая, что он с самого начала знал: Вы и Ваши сёстры не приедете, или же не желал вашего приезда. Ханвелл замечательно умел надеяться. Немногие способны надеяться на то, что красный окажется жёлтым.
Перевод Анны Асланян.