Читать интересную книгу Журнал «Вокруг Света» №01 за 1991 год - Вокруг Света

Их близкие по-прежнему надрывались и умирали на хлопковых полях — в живых, по словам ягнобцев, оставалось уже менее половины переселенцев, но и беглецам было не легче. Горцы рассказывают, как кто-то в отчаянии стрелял в прилетевшие за ними вертолеты из ружей, да ведь от судьбы не уйдешь. Было это уже в 1980 году.

— Жить в низине мы все равно не могли, — продолжают свою исповедь ягнобцы, и в 1983 году несколько уцелевших семей все же снова рискнули пробраться в Пскон и соседние кишлаки, но теперь при звуке пролетающего над горами вертолета они каждый раз тревожно вглядываются в небо: «Не дай, Аллах, им опять прилететь за нами».

Солнце поднималось над горами, убирая тени со скал и оставляя пейзажу серо-бежевые тона, лишь на окраинах кишлака их кое-где оживляли зеленые полосы картофельных посадок или желто-золотистая пшеница. Селение казалось опустевшим: все его обитатели в этот час заняты по дому. Наружу жизнь выплескивается несколько раз в день в строго определенное время: для мытья посуды после завтрака или обеда, для намаза. Но и тогда из тридцати или сорока жителей Пскона, как правило, не увидишь одновременно больше пяти-шести человек. Чтобы заснять простую уличную сценку, приходится подолгу ее подкарауливать. Что, впрочем, не всегда приносит результат, так как люди смущенно и пугливо уходят, дети разбегаются.

Лишь на третий день удалось чуть-чуть приручить девчушку лет восьми-девяти (я так и не узнал ее имени), под опекой которой постоянно были младшие брат с сестрой. Она уже не убегала, не пряталась и даже не отворачивала лицо, когда я заставал трогательную троицу за стиркой белья или другими хлопотами.

От не по годам взрослого, порой даже тяжелого взгляда ее широченных глаз почему-то становилось не по себе. Он будил чувство неловкости и стыда, словно я каким-то образом был повинен в убогости и нищете ее жилища с порванной, из выцветших, вытертых лоскутов сшитой занавеской, в застарелых цыпках на грязных, огрубевших детских ножках с болтающимися на них резиновыми калошами.

Псконскую мечеть я бы сам ни за что не признал среди других жилых и хозяйственных построек: интересно, что бы подумал пророк Магомет, увидев прибитый к балке ее айвана крутой бараний рог, а под нишей, компасом указывающей на Мекку,— подношение Аллаху в виде дымящихся внутренностей только что зарезанного барана.

Однако согбенный старик с гармошкой морщин на лбу, который совершил у меня на глазах положенное омовение из медного кумгана и принялся надсадно голосить в одиночестве под бараньим рогом, не оставлял сомнений, что в отсутствие муэдзина он призывает сограждан на молитву. Так оно и было. Из-за руин показались еще несколько фигур в синих, опрятного вида чапа-нах и белых чалмах — «бобо», то есть старейшины, как их зовут почтительно. Пригибаясь, они один за другим исчезли в черноте низкого проема, ведущего внутрь мечети. Вскоре оттуда донеслась приглушенная молитва. Отбивая поклоны в сторону священной Каабы и аравийской родины своего пророка, они одновременно кланялись окровавленным бараньим кишкам, немыслимым образом соединяя древние верования своих предков с незыблемым догматом ислама.

Как в русских деревнях спустя почти тысячу лет после принятия христианства сжигали соломенное чучело Масленицы, гадали на венках, а на Рождество Христово рядились в козла и пекли печенье в честь плодотворящего быка Ярилы, так и в горном Таджикистане двенадцать веков мусульманской религии, принесенной на мечах завоевателей, не смогли вытеснить из народного сознания и быта архаичные представления и обряды.

Традиции и зороастрийская архаика живут в Ягнобе, не задетые даже недавними трагическими переселениями на равнину. В сущности, иначе и быть не могло, ибо без этих выверенных веками традиций им вряд ли выжить здесь, в горной вышине. Взять, к примеру, того же зарезанного сегодня барана, что, подозреваю, впрямую связано с моим появлением в Псконе. Часть мяса пошла, естественно, на угощенье, а остальное — поджарили и уложили в умно придуманный глиняный сосуд — хум, испокон веку используемый в Таджикистане как холодильник. Удивительное дело, но продукты действительно долго не портятся за его пористо-ячеистыми глиняными стенками. А выбив днище хума, получают отличный дымоход, так что на крыше каждого дома в Псконе удивленный взгляд обнаруживает перевернутый глиняный горшок.

Конечно, о нынешнем, после возвращения, быте ягнобцев нельзя говорить как о чем-то налаженном. Отрезанный от мира горный кишлак — это особый социальный организм, который хоть и живет отдельными семьями, но для своего существования вырабатывает в экстремальных природных условиях свой характер, свой ритм и не может стать ниже определенного, даже чисто количественного значения — это как занесенный в Красную книгу исчезающий биологический вид, который уже не сможет восстановиться, если его популяция опустилась ниже минимальной критической черты.

Сейчас здесь человек способен прокормить тяжким трудом только себя и своих близких. Часть муки и другого провианта приходится доставлять снизу, а ведь раньше, до того, как было нарушено это хрупкое равновесие человека и природы, до выселения, здешние пастбища кормили отборным мясом не только горцев, но и долину. Был в кишлаке свой кузнец, жил и плотник, снабжавший своими изделиями всю округу. Теперь каждый сам себе и швец и жнец.

О плотнике рассказ особый. Необычный, незаурядный был, видно, человек. Остался в Псконе его дом 1962 года постройки, как значится на гладко отесанных дощатых панелях. Боковая стена сквозит огромным проломом, а под потолком золотится нестареющее дерево... Здесь цветут дикие цветы, изображена нехитрая домашняя утварь и еще... Еще здесь синим карандашом плотник оставил нам свои мысли, точнее, суждения, достойные мудреца: «Я писал на стене, извел весь карандаш, но если меня не станет, то пусть останется память обо мне». «Нет ничего лучше в мире, чем видеть лицо друга». «Одно плохое слово — и друг перестает быть другом». Где он сейчас, этот ягнобский художник и философ, наследник согдийских мастеров, жив ли еще или сгинул, как многие, на плантациях хлопчатника?

 

Я вспоминаю альбом «Искусство Средней Азии эпохи Авиценны», выпущенный в Душанбе издательством «Ирфон» при содействии Академии наук Таджикской ССР. Едва ли не половина из сотен отличных иллюстраций этого альбома воспроизводит бесценные творения мастеров Согдианы: скульптуру, фрески, керамику. Дата: 1980 год — тот самый, когда довершили геноцид согдийцев. Найдется ли когда-нибудь в новом альбоме по искусству Согда место для росписей дома плотника из кишлака Пскон?

В моросящих дождем сумерках я с трудом переставляю ноги по крутой тропе, ведущей к дому Хидоятулло, который стоит в верхней точке селения. В своих странствиях я пропустил обед, чем, вероятно, обидел хозяев. Никто, понятно, и виду не подаст, даже если это так. За занавеской айвана под качающейся тусклой керосиновой лампой сидят старцы, которых я видел днем у мечети. Восьмидесятипятилетнего Давлата Боева я застал еще и у священных камней мазара — на берегу реки, где похоронены предки ягнобцев и где старик просил Аллаха, чтобы тот позволил и ему умереть и быть похороненным с ними вместе, а не на чужбине.

Горячая шурпа — наваристый бараний бульон с кусками мяса — обжигает рот. Знакомая уже процедура с ходящей по кругу пиалой чая вновь возвращает меня к мыслям о разлаженности ягнобского бытия. А, впрочем, кто знает, может, так было заведено здесь и раньше и дело вовсе не в нехватке посуды?

 

Разгоревшийся очаг делает ночь в проеме несуществующей двери еще чернее. Заметно холодает. Пора перебираться во внутреннее помещение дома. Из очага совком выгребают красные угли и, приподняв свисающее с железной печки в центре комнаты ватное одеяло, кидают их на землю. Вновь плотно укутывают эту простейшую прямоугольную металлическую конструкцию, служащую одновременно и столом, и мы располагаемся полулежа на одеялах и подушках подле уютной грелки. От внесенных углей идет небольшой угар, но вскоре его вытягивает наружу. Зашедший на огонек пастух берет в руки рубоб и тихонько перебирает струны. За стенкой, на женской половине, невестка Хидоятулло укачивает в люльке-гахваре четырехмесячную дочку Малахат — первую в истории урожденную ягнобку, в которой течет чужая кровь: молодой Рахматулло нарушил неписаное правило жителей горной долины жениться только на своих и привел в дом узбечку Мухаббат.

Завтра все пять семей Пскона будут переносить из нижнего кишлака немудреный скарб своего земляка Хам-ро Муллоева, единственного из ягнобцев, который сумел выучиться в Душанбе и теперь возвращается в родной край, чтобы стать учителем-муаллимом.

— Многие еще вернулись бы в горы, — сказал мне приехавший сюда в отпуск Саидмурад, — но у кого-то уже дети учатся в школах, кто-то породнился с живущими на равнине, а другим — особенно  молодежи — трудно будет вернуться оттуда, где ходят машины и люди смотрят телевизор, в дикие горы. Вот если бы сделали дорогу...